Валерий Чесноков

    "Матросские были"

      Первая встреча с  «Грозным»

   После окончания «учебки» в Лиепае, всередине февраля 1968 года,  нашу группу, человек в двенадцать, распределившихся по желанию на ЧФ,  привезли в Севастополь. Поселили опять же в одной из многочисленных в то время учебок, в городе. Сразу же ощутил на себе  разницу в дисциплине на балтфлоте и здесь, на ЧФ. В казарме:  бетонные полы, резкий запах хлорки и поролоновые матрацы. «Сапоги» - старшие матросы и старшины гоняли нас почем попадя. Набрал сразу кучу нарядов за пререкания. Мы, привыкшие в Лиепае отдавать честь чужим  офицерам только в звании выше капитана-лейтенанта, должны были теперь вскакивать с банки, приветствуя проходящего мимо срочника замкомвзвода,  опережавшего наше приветствие фразой: « не слышу шума поднимающегося тела».

   Неделя прошла в сплошных нарядах на работу, приборках, строевых занятиях,  и в «кручении пластинок»  в столовой. Чуть не отправили на губу, опять же за пререкания. Наконец, ранним утром в сопровождении сухопутного «сундука»,  прибыли на «минную стенку». Нам уже заранее сказали ранее, что служить будем на «Грозном». Корабль должен был возвратится «с морей» и пришвартоваться здесь., напротив железных ворот и калитки, закрывавших вход на стенку.  Стоим час, другой. Короткие, обрезанные еще в лиепайской «учебке» выше колена, на ширину ладони шинели, грели слабо. Вдруг наш сундук замер и взял по козырек, да и мы тоже встрепенулись и стали по стойке «смирно». Резкой походкой, в сопровождении двух старших офицеров, к нам приближался контр-адмирал. Офицеров выше капраза мы ранее не встречали, а здесь, нос к носу – адмирал! Он сразу же подошел к нам, спросил у сундука кто мы. Тот ответил, что привел пополнение на «Грозный». Адмирал одобрительно кивнул головой: «Вы друзья прибыли на отличный корабль». Позже я узнал, что это был наш командир 30-й дивизии Соколан, а сопровождали его также наши будущие командиры – комбриг 150 бригады  и флагманский механик.

   Мы стояли и глазели - на бухту и корабли, пришвартованные к минной стенке в ряд: сторожевики, малые БПК, минные тральщики и корабли вспомогательного флота. Раньше мы не видели боевых кораблей так близко, но уже разбирались в их предназначении.

   И вдруг в бухту буквально ворвался красавец корабль. Он был покрашен  светлой щаровой краской, а черной - кончики мачт. Это был наш родной корабль, на котором нам  предстояло служить. Крейсер резво сманеврировал, повернулся кормой к стенке, бросил пару «щапок», от чего флагмех нахмурился и искоса взглянул адмирала. Но тот молчал.

   «Грозный» приближался все ближе и ближе. Береговая команда стала вытягивать с корабля кормовые швартовые канаты и заводить их на кнехты. На корме суетилась боцкоманда. Вскоре поставили трап. Соколан и сопровождавшие его офицеры первыми поднялись на корабль. За ними - мы. Поднимаясь по трапу, я  впервые отдал честь его  флагу. На корме командир корабля Ушаков отдавал рапорт комдиву. Нами же занялись дежурный офицер и дежурные по БЧ. Меня определили в БЧ-5, электрогруппу. Там сразу же «припахали» - разматывать толстые кабели и с  кормы и подавать их на стенку. Позже я понял – на стенку я попаду не скоро. Разматывать кабели и таскать их,  салаги-первогодки и служащие по второму году, имели право только на самом корабле, а делать тоже самое, на берегу, могли только годки. Это была их привилегия.

 

      Мог взорвать «Грозный»?

   Служу второй год. В электрогруппе осваиваю должность аккумуляторщика. Как издержки профессии – вечно дырявая роба. Руки огрубели от щелочи, но зато своя шхера на шкафуте, по правому борту, рядом с торпедным аппаратом,  под названием – «аккумуляторная».

   Стоим на тринадцатом причале северной бухты. Приближается 7 ноября и, кроме всего прочего, готовимся к боевому походу. Все драим и красим, принимаем продукты, ЗИПы, грузим боеприпасы. РБУ носят только салаги и мы. Годки берегут себя и свои жизни  к дембелю. Все свободные помещения забиты ящиками со стеклянными  банками. В них - маринованная свекла, морковь. Все то, что есть в таком виде невозможно. Остальное под замком в провизионке. Да еще несколько бочек с селедкой около сигнальных пушек.

   Моя шхера тоже забита. В ней, на полу, несколько двадцатилитровых бутылей серной кислоты, в корзинах со стружкой, Рядом принайтовлены пятилитровые банки со щелочью. Свободен только столик. Сидеть негде. Сижу, скрючившись на бутылях сверху, и собираю для машкоманды аккумуляторный фонарь ФКН.  Внезапно аккумулятор выпадает из рук и падает на бутылку с серной кислотой. Слышу звон разбитого стекла и шум выливающейся концетрированной серной кислоты. Сразу не соображу что делать, хватаю рукой шейку банки, она падает вниз, брызги кислоты попадают на лицо и руки. Бросаю все и бегом в кормовой гальюн, где успеваю смыть кислоту водой. Все же обожгло, но в глаза, слава богу, не попало.

   Не нахожу выхода. Не знаю что делать. Начальству не докладываю. Переживаю, а если кислота соединится с щелочью! А вдруг кислота разъест палубу! А под аккумуляторной расположен  камбуз. А рядом торпедный аппарат с боевыми торпедами!

   На следующий день, накануне праздников опечатывают все помещения. Несколько дней в помещение не попасть.. Только через несколько дней, в субботу, по большой приборке решаюсь навести порядок. Вытаскиваю все бутыли на палубу.  Кислота сожрала днища корзин, стружку, линолеум. Накрылись и два моих новых теплых тельника, купленных мною на плавмагазине и хранимые здесь же. Конечной целью моей работы – нейтрализовать щелочью кислоту и собрать образовавшуюся в результате химической реакции уже менее опасную соль.

   Набираю в банку литра три щелочи и плескаю ее во внутрь помещения аккумуляторной. И друг в последний момент, когда щелочь уже выплескивается из банки, краем глаза вижу голову поднимающегося по трапу главного боцмана, мичмана Терновского. После командира и старпома, боцман третий человек, который мог отдрючить каждого за порядок на крейсере. Терновский насколько я помню, мог ругаться матом, примерно полчаса, ни разу, не повторяясь. При этом самым скромным и любимым его выражением было: «х.й на борт». Кстати у нас срочную, в это же время, в нашей БЧ, проходил его сын.

   Я сразу понял, что попал. Раздался глухой взрыв. Из аккумуляторной вылетела струя пара, как раз в сторону торпедного аппарата. Боцман, увидев это,  присел, фуражка слетела с его головы. Он примчался за секунду ко мне, страшно матерясь на бегу. Я же успел прикинуться шлангом, не подав при этом виду, что и сам сильно испугался. Сказал ему, что это обычная процедура,  приборка, связанная с нейтрализацией остатков кислоты в помещении перед выходом в море. Терновский одобрительно закивал головой, но порекомендовал рядом, на всякий случай, поставить пару огнетушителей, что я и сделал. Ну а соль, которую я потом собирал, слоем примерно сантиметров в пять, я выбирал совком и перетаскивал на стенку. Как результат – еще несколько дыр на моей многострадальной робе и шрамы на руке от кислоты..

   Самое интересное то, что спустя некоторое время к нам на корабль пришли проверяющие. Я стоял у своей аккумуляторной и предъявлял ее к осмотру. Один из них, вместе с командиром электро группы подошли ко мне. Осмотрели мое заведование – все было в порядке. Проверяющий спросил, что я буду делать если разолью кислоту в моем заведовании. Мне-то не знать! Ответил коротко: «нейтрализую щелочью». Похвалили за правильный ответ. А при подведении итогов проверки, командир БЧ объявил мне благодарность, за знания и сообразительность.

 

        Рацуха или инициатива, наказуема.

   Приборки, авралы - неотъемлемый атрибут нашей флотской жизни. Именно на приборках мы постигали азы флотского быта и доводили при этом до совершенства искусство сачкования. Приборщик, старший приборщик и старшина приборки коридора личного состава правого борта – эти должности научили меня многому. Пашет в основном приборщик - первогодок, проще солобон, салага, зелень подкилевая. Контролирует его работу второгодок, ну а годок присутствует на приборке и отвечает за ее результаты. Это ж нужно уметь часами стоять в одной позе, положа руку с ветошью  на предмет уборки и в случае появления начальства усердно шоркать ею по горизонтали и вертикали.

   Один старший матрос, годок из нашей электрогруппы, маленький худощавый и потому малозаметный, кажется Мартынов из подмосковной Купавны , все субботние авралы проводил примерно так: на все время он пристраивался в кильватер третьему   помошнику («помохе») командира корабля (тогда эту должность занимал каптри Корнейчук), который   следил за ходом  приборки. Так и ходил Мартынов за ним след в след с деловым видом, успевая при этом встретиться и переговорить со всеми своими одногодками из других боевых частей и служб. Впрочем, я мог спутать Мартынова с его коллегой-одногодком и другом Яблонским. Но, маловероятно, тот напротив, был здоровенным, а потому весьма заметным малым. Его всегда ставили первым номером при любимом всеми флотском развлечении -  перетягивании каната. Эту разницу в их телосложении умело использовал в разговоре наш старшина команды электриков, навечно разжалованный в  старшие матросы, сундук Передеря. Высшей сравнительной степенью для любого спора у него были слова: «Ну, сравнил…! Да это все равно, что трусы Яблонского одеть на Мартынова….».

   Вот из-за приборки  коридора личного состава правого борта, я  и пострадал, причем,  не в первый раз. Как то, незадолго до окончания приборки я решил отличиться. Взял кусок парафина, благо у аккумуляторщика его навалом, сделал им штрихи по линолеуму и надраил его куском сукна от старой шинели. Палуба, до этого была тусклой, а здесь она заблестела, да так, что каждый светящийся плафон в нем отразился. Начальство это нововведение заметило, а спустя некоторое время распространило его по всему кораблю. По кораблю стал ходить слух, что какой-то салага, из БЧ-5, естественно засранец, из-за которого теперь приходится палубу не только мыть, но и натирать, придумал эту процедуру.

   А пострадал я за свою рацуху следующим образом. Мы пришли с визитом на Кубу, порт Гавана. Несколько дней стояли на внешнем рейде: красились, прибирались. Я был за штатом в МКГ и стоял вахту верхним подвижным в носовой машине. Там жара до +56, плюс влажность. На приборке не успел натереть палубу парафином. А мы уже заходили в Гавану. Ну,  мне и влепил, кажется, наш бык капдва Глеб Умеренков, три наряда на работу. Корабль пришвартовался к стенке, команда в белой форме на верхней палубе, народу на берегу тьма и все приветствуют нас. Все  ребята и я тоже получили долгожданные письма. Ну а я в носовой электростанции с большущей металлической щеткой в руках, с надписью на ней: «не за страх, а за совесть», обливаясь потом,  драю эти чертовы пайолы. Благо, что письма, а их было, как сейчас помню, семь штук, успел прихватить и прочитать. Вот вам и проявил инициативу…

 

        Быстрота реакции

   Согласно записи в моем боевом номере, при заходе в порт и выходе корабля в море, а также при проходе проливов и пр., я должен был находиться на баке и с помощью шпиля обеспечивать подъем и сброс в воду левого якоря. Достаточно ответственная я вам скажу процедура. Корабль постоянно находится в плавании, отсюда: многочисленные  выходы в море, швартовки, заходы в порта, проход  проливов, узкостей, стоянки на якоре в точках и т.д. Было  в этом и некоторое преимущество:  Босфор и Дарданеллы, например, мы проходили по боевой тревоге, вся команда корабля сидела задраившись на своих боевых постах, а я на верхней палубе, на баке, любуюсь красотами Стамбула. Но иногда зимой в бушлате, берете  и жилете,  приходилось ночью дежурить на баке, когда корабль стоял на якоре, на внешнем рейде какого-либо порта. А в Черное море зимой, мягко сказать, неуютно.

   И все же этот случай запомнился мне на всю жизнь. Очередной выход в море, я - на баке, якоря, как положено в этой ситуации, висят на якорной  цепи почти у самой воды. На баке нас четыре человека: помощник командира корабля каптри Корнейчук, который руководит нами,  двое электриков у шпилей и матрос из боцкоманды,.в шлеме с микрофоном,  поддерживает связь с ходовым мостиком.

   Проходим боновые заграждения. Крейсер постепенно набирает скорость, гул турбин все мощнее и слышнее, раздается команда Корнейчука: «Якоря в клюзы». Отключив контроллер, я медленно откручиваю ленточный тормоз шпиля и, вдруг, якорь с грохотом падает вниз. Мгновенно закручиваю тормоз. Якорь застопорился и повис над самой поверхностью моря. Якорная цепь вытравилась из цепного ящика метра на три. Все на баке замерли. Ошибка явно моя – не опустил головку шпиля вниз. Первым приходит в себя помощник командира. Начинает сложно: «...твою мать!». Далее он, подогревая себя, начинает рисовать перед нами возможное развитие  событий, в случае если бы я не застопорил якорь. А именно: якорь падает на дно моря, зацепляется лапами за грунт. Якорная цепь, а она длиной300 м., вытравливается до самого жвакогалса и стопорится. Корабль разворачивает вокруг зацепившегося за грунт  якоря и …выбрасывает на береговую мель. Вот и все. Корабль с мели, при его водоизмещении, с грунта не снять.

   В результате от имени командира корабля Корнейчук объявил мне пять нарядов на работу, которые я и отработал в носовой электростанции.

Страдания курильщиков.

   Все, что связано с курением для  курящего  на суше человека   не является  большой  проблемой,  на корабле оно иногда превращается в тяжкое испытание. Проблем, связанным с курением -  море: нельзя курить в помещении,  нельзя курить до завтрака, нельзя  курить где попало, куда, наконец,  деть выкуренную сигарету и пр.  И, вечная проблема -  если закончились сигареты, то где их достать? Последняя становится особенно актуальной в дальнем походе.

   Сигареты на «Грозном» покупались: в корабельном ларьке; в плавмагазине; на берегу, будучи в увольнении; присылались родственниками  по почте ; их «стреляли» у товарищей.
 Иногда, (не знаю, на основании, каких норм и правил), нам наряду с комплектом безопасных бритв (типа «Нева»), примерно раз в месяц, выдавали несколько пачек сигарет. Пачка этих сигарет внешне выглядела непрезентабельно: без фильтра, грубый и горький табак, на пачке серого, грубого картона – рисунок плывущего по морю парохода. Название сигарет:  «Черноморские». У нас эти сигареты называли, не знаю почему,  «смерть подводникам».

   Курильщики – большая часть экипажа. Невозможно было увидеть среди всего экипажа корабля более довольного человека, чем матроса, укладывающего в свой рундук блок или несколько сигарет: «Стюардесса», «Ту-134»,  или «Опал». Все зависело от благосостояния курильщика и его родственников.  Курили, как и положено у фитиля: при стоянке – на баке, в походе – на корме. Салагам и второгодкам на стоянке, когда корабль стоял у стенки, нельзя было курить на баке, за границей нулевого    шпангоута. Это была привилегия годков. На стоянке – бак любимое место для отдыха всего экипажа. Здесь собирались и курильщики и некурящие друзья курильщиков. На баке, как правило, фотографировались. Ну и, конечно, курили собравшись небольшими группами.

    На вахте трудно было удержатся от курения. Выйти на верхнюю палубу не всегда возможно. Поэтому курили у вентиляторов, вытягивающих воздух наружу (у «выдувняка»). В машинных отделениях, при спуске с трапа, в районе котлов,  у  поста вахтенного кочегара,  под рукой всегда был замаскирован микропереключатель. Стоило начальству появится на верхней площадке трапа, как  вахтенный незаметно нажимал его кнопку. На пульте управления машиной немедленно включался световой и звуковой сигнал. Все прятали сигареты, книги и пр, и бросались к пультам управления машиной и старательно изображали занятость, «ели» глазами приборы.

   В одном  из дальних походов нас придержали на несколько недель. С едой и топливом было все в порядке. А вот с сигаретами плохо - они закончились у всех. Сразу все курильщики превратились в «стрелков», в том числе и наши, из БЧ-5. Примерно через неделю кому-то из «стрелявших» приходит в голову спасительная  мысль.  В машинных отделениях, электростанциях, в вертикальных стойках крепления корабля, трубах, пиллерсах – заранее были сделаны маленькие, круглые  отверстия. В эти отверстия и бросались выкуренные в этих помещениях сигареты. Не подниматься же из-за такого пустяка  на верхнюю палубу. Можно себе представить сколько там окурков, брошенных предшественниками-курильщиками. Несколько человек команды , вооружившись ножовками по металлу, ринулись в трюмы, проверять эту версию, а именно -  выпиливать у приваренных к днищу корабля пиллерсов оконца для сбора «чинариков». И версия подтвердилась  - было добыто около десятка «обрезов» окурков. Ну а дальше дело техники. Несколько, заинтересованных в предприятии человек, склонившись над «обрезом», лущили табак из окурков на протвини, а затем  сушили его на горячих трубопроводах. На следующий  день все курильщики БЧ-5, с гордым видом, доставали из карманов табак, к нему, куски флотской газеты, сворачивали из нее козью ногу и набивали табаком. Проблема курильщиков на время была решена.

 

Возвращение к родным берегам.

   «Грозный» в очередной раз возвращается из дальнего похода в родной порт Севастополь. Как всегда за бортом ни одна тысяча миль, учебные и боевые тревоги, стрельбы и пр. На минной стенке нас встречают: командование,  оркестр, родные и близкие люди.  Я, в роли дежурного электрика, сижу в родном ПЭЖе, командном пункте БЧ-5, откуда командир БЧ, капдва Глеб Умеренков координирует работу носовой и кормовой машины. Корабль, швартуясь, делает несколько сложных маневров, что требует высокой профессиональной подготовки у всех участников этого процесса. Особая нагрузка на машинистов, стоящих за пультами управления турбинами. Далее разворачиваются следующие события.

   В ПЭЖе раздается голос командира корабля Н. Рябинского: «Глеб, твою мать кормовая машина дымит! На стенке командир дивизии, командир бригады, все смотрят на нас. Скажи своим подчиненным, чтобы были внимательнее». Глеб Умеренков, по линии громкой связи, в кормовую машину:  «В машине, вашу мать, кто на маневровых? Опять шапку кинули! Сейчас спущусь к вам, прибью! Перестаньте дымить!». Минут через десять командир корабля: «Глеб, твою мать теперь обе машины дымят! С берега все видят, что у нас за механики. Вы же отличная боевая часть! У нас на трубе нарисован знак -  отличная БЧ-5. Я лично попрошу флагмеха закрасить этот знак, а на его месте нарисовать жопу». Умеренков в машины: «Вы что творите! Опять шапки кинули! Старшина машинной команды Круть, где? Пусть сам станет на маневровые.» Корабль делает очередной маневр.  Через пару  минут с ходового мостика,  Рябинский: «Глеб, твою мать, неба не видно, солнца не видно, ни х.я не видно! Все в дыму!». Г. Умеренков в машины: «Ну, держитесь засранцы. Иду к вам». Выбегает и ПЭЖа и бежит в кормовую машину. Там, на ходу,  хватает «мартышку» (большущую железяку для закручивания клапанов) и по трапу  бегом спускается в машинное отделение. Машинисты, кто смог и успел, разбегаются в страхе по машинному залу.

   А в это время народ на верхней палубе корабля ржет, схватившись за животы. На стенке тоже ажиотаж. Командир корабля, общаясь с командиром БЧ-5, видимо впопыхах и в расстройстве, переключил связь с ним на центральную связь. В результате его разговор транслировался,  по всему кораблю, в том числе на верхней палубе. А у нас на мачтах были расположены огромные, мощные, крутящиеся  динамики. Так, что диалог командиров услышали все, в том числе те. кто встречал нас на стенке.

Случай со спиртом.

   Побывать на берегу,  на стенке  – мечта каждого матроса. И эта мечта тем сильнее, чем дольше ты  находишься  корабле. Уже с вечера старшина команды электриков Передеря, объявил, что завтра, после завтрака, несколько человек из команды, под его началом, отправятся на рабочем барказе  получать на берегу баллоны с углекислым газом и спирт. От желающих отбоя не было, поэтому предпочтение, старшина  естественно, отдали годкам, служащим по последнему году.  Конечно, подобрались среди них и такие, которые любили выпить. Таскать тяжеленные баллоны удовольствие небольшое, а вот спирт…Шанс выпить   его, конечно, незначительный, но мало ли что, а вдруг повезет.

   В общем, с утра, после завтрака, вся группа загрузилась в  барказ и отправилась на склады, получать положенное имущество. С ними и я, как материально ответственное лицо, с соответствующими документами. Путь неблизкий, через всю северную бухту, к складам, где все это хозяйство хранилось и выдавалось.

   С получением баллонов и спирта проблем не было. Спустя несколько часов, погрузили мы это все имущество  на барказ и направились обратный путь, на корабль. Передеря , как и положено, стоит на корме, крючковой застыл с багром на  баке, рулевой-моторист за штурвалом, а остальные в середине барказа, причем, двое придерживают плетенную корзину с двадцати литровой бутылью со спиртом, с пробкой, залепленной пластилином, с веревочкой, и опечатанной еще при его выдаче. «Грозный» тогда стоял на тринадцатом причале. Приближаемся  к крейсеру и готовимся к щвартовке к трапу, спущенному с левого борта. У трапа нас встречает дежурный офицер, дежурный по команде. И вдруг, когда до трапа осталось метров пятьдесят, один из матросов, придерживающих корзину, видимо поняв, что это наступил последний шанс напиться полученного спирта,  резко наклоняется к корзине, срывает печать с пробкой, наклоняет корзину с бутылью  к себе  и начинает большими глотками его пить. Мы все обалдели, стоим и смотрим и не мешаем, все-таки это годок делает. Кроме Передери. Тот, возмущенный  наглостью поступка, сначала заорал, естественно матом и рванул с кормы к пьющему. Пока он бежал, преодолевая препятствия в виде баллонов с газом, стоящую на пути аккумуляторную батарею,  пробирался в наклон  под козырьком  рулевого отсека, да и бежать было неудобно, барказ все-таки раскачивало на ходу, наш мореман хряпнул спирта прилично. Он еще и сопротивлялся, когда Передеря его оттаскивал, схватив обеими руками за робу.

   В результате, когда мы  причалили к трапу и стали выгружаться и подниматься на корабль, наш, выпивший товарищ, подниматься по трапу самостоятельно уже не мог. Кое как, подняли мы его на борт, где нас  ждали встречающие. К ним, вскоре, присоединились старпом, наш командир БЧ и главный боцман. Каждый, естественно, давал свою оценку поступку, но слова были одинаковыми. А парню было все равно. Мы взяли его за руки и ноги перетащили  в кубрик и уложили на рундуки. Губа и месяц, без берега - максимум, что ему грозило за его поступок. Ну а к Передери у начальства, по видимому, были свои вопросы.

                                          Чесноков Валерий     ДМБ-71 БЧ-5