Разве забудешь Флот, флотскую службу? Прошло уже много лет с тех пор, как я в июне 1970 г. ступил на палубу эскадренного миноносца «Бывалый». Было мне тогда 18 лет. Но и сейчас память нет-нет, да возвращает меня в те далёкие 70-е. Иногда мне кажется, что было это совсем недавно.

   Взяться за короткие заметки меня подвигло знакомство с Володей Араповым, создавшим замечательный сайт о крейсере «Жданов», на котором он служил. Его «Записки механика ЗАС» я с интересом и волнением прочитал в 2005 году, когда предпринимал попытки разыскать сослуживцев. Эти записки написаны очень живо, доступно, достоверно. Так может писать человек, глубоко познавший все нюансы флотской службы. Мне они очень понравились и легли на душу. Прочитав одну их главу, я вновь ощутил себя участником далёких событий — похода отряда советских военных кораблей, в составе которых были «Бывалый» и «Жданов», на боевую службу.

   В те годы Флот ходил далеко и часто, топлива хватало, и наше присутствие на морских просторах было заметно врагам Отечества. Володя предложил мне чем-то дополнить его воспоминания. Я не решался это сделать по двум причинам: во-первых, потому, что просто был не готов к этому, а во-вторых, будучи по своей флотской специальности «машинистом-котельным», большую часть службы проводил в 1-ом машинно-котельном отделении (МКО), которое находится глубоко внутри корабля, далеко от верхней палубы и ходового мостика. Скажем, рулевому-сигнальщику или матросу палубной команды видно больше. Решающим аргументом на мои возражения стали Володины слова: «Чтобы не забыли!».

   Благодаря ему у меня появилась возможность написать короткие впечатления о «Бывалом», с которым я был связан неведомой ниточкой все эти годы. В 2003 г. я получил известие о гибели корабля — порезке и сдаче его на металлолом. Следствием этого печального для меня события стало написанное мной стихотворение.

Корабли, как люди умирают,
Отслужив положенный им срок,
Тихо у причалов замирают,
Отыскав подальше уголок.
Им ли, одолевшим шторм и бури,
Им ли, прославлявшим флаг страны,
Неподвижно встать, форштевень нахмуря
И не рассекать морской волны?
Посетив однажды Север крайний,
Сердце моё сжалось от тоски,
Я узнал, что мой корабль «Бывалый»
Был давно разрезан на куски.

   Для меня же «Бывалый» до сих пор в строю. Иногда во сне я хожу по его палубе, бываю у себя на посту в МКО, вообще «служу». Удивительная штука память человеческая, ещё удивительней сны. Я знаю, что я не один такой. Стоит только почитать гостевые книги на сайтах ВМФ.

Море зовёт

   Итак…, морем я болел с детства, да и как можно было не болеть им, когда я родился и жил в самом центре Ленинграда. От ворот дома до Невы было всего метров сто, не более. Мой отец привил мне любовь к пешим прогулкам по городу, его набережным. Над водами Невы всегда кружили чайки и о чём-то печально кричали. Раздавались гудки буксиров, этих вечных трудяг. Вдали, ближе к заливу, виднелись силуэты различных судов. На день ВМФ в город всегда заходили корабли Балтфлота. Я очень любил рассматривать этих серо-стальных красавцев, слушать корабельные сигналы, команды. На улицах мелькали морские кителя офицеров, форменки матросов. Что-то тревожное, то, что бередит душу, крылось за всем этим. В моём воображении рисовались таинственные, далёкие страны, портовые города. Моряком, только моряком я буду и, никем иным! Эта мысль преследовала меня. Да, я романтик моря. Я и сейчас люблю его всей своей душой. Как же меня тянет в его просторы!

   Остались позади школьные годы, начались трудовые будни. Вместе с ними пришёл и призывной возраст. Родина хорошо готовила своих защитников. Я окончил Ленинградский морской клуб ДОСААФ, получил специальность моториста-дизелиста, звание спортсмена-подводника. Когда в райвоенкомате майор Юрий Бобрецов (хороший, душевный человек, он и после службы мне помог) спросил меня, где я хочу служить, я не раздумывая, ответил: «На флоте».

На флот

   5 мая 1970 года, со спортивной сумкой в руке, где лежали: завтрак, мыло, зубная паста и бритва, я отправился служить на Северный флот. Моя мечта сбылась.

   После одномесячного курса молодого матроса во флотском экипаже г.Североморска, я неделю находился на эсминце «Скромный». В кубрик этого корабля я вошел во время обеда. При мне был вещмешок с притороченными к нему яловыми армейскими сапогами. Они полагались по вещевому аттестату морякам Севера. Один из «годков», внимательно рассмотрев меня, приказал немедленно выбросить эту «дрянь». «Ты что, сапог?», спросил он у меня. Я уже знал, что «сапогами» моряки называли солдат. Открыли иллюминатор и… они булькнули в воду.

   Иногда, проходя строем по Североморску, мы насмешливо кричали попадавшимся навстречу пехотинцам: «Эй, сапог, куда топаешь?». Смущённо отведя глаза, солдатик убыстрял шаг, сознавая, как нам казалось, своё недостоинство перед нами, без году неделя «морскими волками». Из кузовов проходящих мимо военных машин высовывались солдаты. Они снимали с голов свои пилотки, переворачивали их и, протягивая в нашу сторону, кричали: «Водяные! Вам шлюпки не нужны?». Вот такое было «противостояние» между Армией и Флотом.

   На «Скромном» я «добровольно» лишился новенького бушлата, суконных брюк и ботинок. Близилось ДМБ и «годки» нуждались в новых вещах. А тут такой случай, «молодой», да и тот с чужой «коробки». Взамен мне дали всё то же самое, но сильно поношенное, что они носили и приготовили на выброс перед увольнением: ушитую форменку, расклешенные брюки и ботиночки с обрезанными рантами.

«Бывалый»

   Поезд мчал меня с севера на юг, к берегам Крыма, где в «Севморзаводе» стоял, заканчивая ремонт, эсминец «Бывалый», проекта 56 ПЛО. Он и стал моим родным домом на целых три года. Нас, «салажат», приписанных к БЧ-5, построил для осмотра командир БЧ, капитан-лейтенант Деркач. Увидев мою форму, он удивился, и спросил, какого года я службы. Услышав ответ, тут же назначил мне пять нарядов вне очереди. Не особо разбираясь в деталях, он добавил к тому же, что такую форму носить мне ещё рановато. Я всё понял, и глупых вопросов задавать не стал. В 1971 году после заводских и ходовых испытаний, сдав все положенные задачи: К-1, К-2, и другие, мы вышли на боевую службу в Средиземное море.

   Почти три месяца выполняли различные задания в составе 5-й оперативной эскадры. Прежде всего, вели наблюдение за АУГ ВМС США, в состав которой входил авианосец «Рузвельт»(CV-42) и ещё около пятнадцати кораблей охранения и обеспечения. В августе 1971 г. «Бывалый», вместе с дизельной подводной лодкой пр.611, зашел с пятидневным рабочим визитом в алжирский порт Аннаба.

Аннаба

   Лодку мы дожидались в одной из точек, недалеко от северного побережья Африки. Время зря не тратили, подкрасились, нарисовали новый бортовой номер. Штормило, но небо было чистым. Ожидание длилось около суток, наконец «дизелюха» всплыла. Подводники тоже привели себя в порядок. Войдя в порт пришвартовались, а лодка подвалила к нам левым бортом. Когда подводники отдраили люки, то многие наши ахнули. Из стальных недр, щурясь на ярком африканском солнышке, вылезали не матросы, а тени. Лица у них был бледно-зелёными, видимо от недостатка кислорода. Не веря свалившемуся на них счастью — пятидневному отдыху, они только молча улыбались. Затем отошли, приободрились ребятки, начались вопросы, расспросы, нашлись земляки. В этот же день разрешили сход на берег. Для меня, да и всего экипажа, это был первый заграничный визит. В город ходили пятёрками во главе с офицерами и старшинами. Настал день увольнения и для нас, матросов МКО. Выдали нам валюту, целых пять алжирских динар!

   Нашим «гидом» по Аннабе стал Коля Ребров — старшина электротехнической группы, сверхсрочник, балагур и весельчак. На всю «экскурсию» дали три часа. Около часа ходили мы улицами арабского города под палящим солнцем, зажимая в потных ладонях динары. Затем Коля сказал нам: «Парни! На деньги, что нам дали, мы ничего не купим, кроме сувениров. Купите родным или себе что-нибудь на память, а оставшиеся деньги сложим, и на них выпьем. Только об этом молчок!». Предложение было принято с радостью. Я купил маме небольшой кулон в виде рыбки на цепочке, а себе открытки. Одну с видом порта, а другую, с приглянувшейся мне какой-то французской девушкой. Ещё денег хватило на шариковую ручку. Ребята тоже купили что-то по мелочи.

   Затем мы стали искать «таверну». Наконец, зашли в кафе, где за столиками, мирно покуривая, потягивая вино и кофе, сидели арабы. Коля, с видом завсегдатая портовых кабачков, решительно направился к стойке. Показав шесть пальцев, он затем выразительным жестом щёлкнул себя по горлу. Бармен заулыбался и кивнул в знак согласия. Из недр стойки бара он извлёк шесть маленьких стаканчиков и потянулся за бутылкой, однако, наш моторист разгадал его намерение. Разведя свои лапы, что на языке жестов означало «больше», Коля указал на высокие стаканы. Удивлённый бармен что-то сказал в сторону зала. Арабы притихли. Мы стояли, обливаясь потом от жары и волнения. Стаканы наполнялись. Один, другой…всё! Подхватив их, мы разом чокнулись, и дружно выпили залпом тёплую, горьковатую жидкость вермута «Мартини». Раздались аплодисменты и возгласы: «О! Русс моряк!», «Карош!».

   Арабы улыбались, мы тоже. Нас распирало от гордости, пусть знают, как пить надо! Хотя «Мартини», что за напиток для русского матроса?! Купить что-нибудь покрепче мы не смогли т.к. бюджет был подорван покупкой сувениров. Расплатившись и расправив плечи, мы под одобрительные возгласы покинули кафе. Выходили на кривую улочку Аннабы недобравшие градусов русские парни: Шура Балаганов из Кирова, Саша Львов из Астрахани, Вася Шеин из далёкой пермской деревушки, и я — питерский. Занесла же нас судьбинушка! Да, а мама мой подарок так и не получила. Письмо, куда я положил кулончик, дошло, но чья-то безжалостная рука вскрыла конверт и вытащила рыбку за хвост. Зато французская девушка, до сих пор улыбается мне со страниц дембельского альбома. Боевая служба в Средиземке требует отдельного описания и может быть я ещё вернусь к ней в следующих заметках. Может быть…

На Север

   На БС мы были три месяца, а затем совершили переход на родной Северный флот. В Севастополе матросы корабля носили на бескозырках ленточки «Черноморский флот» и мечтали поскорее их сменить. По возвращению на Север мы сразу же стали досаждать нашего интенданта тем, чтобы он поскорее получил со склада новые ленточки с надписью «Северный флот». Эти желания были отражены в корабельной песне, которая была написана ст.2 статьи Левченко в Севастополе и где были такие строки:

…Мы ребята немного суровые,
Так как Север наш дом родной,
И пускай у нас ленточки новые,
Но мы помним флот Северный свой.
А мы с «Бывалого» значит мы бывалые
И хоть давно не бывали в морях,
Но мы помним традиции старые,
Когда реял над Баренцем наш стяг…

   К сожалению, всех слов этой песни я не помню. По большому счёту нам повезло, т.к. мы послужили на двух флотах российской Державы.

   По прибытию в Североморск, «Бывалый» вошел в состав 56 БрЭМ 7-ой ОПЭСК. Эсминец числился в первой линии кораблей. На фок-мачте гордо развевался вымпел с двумя длинными косицами, что означало постоянную готовность к выходу в море. Моряки ещё называли его «рубль», т.к. за его наличие к матросской зарплате в 3 рубля доплачивали ещё один. В море ходили часто, участвовали в учениях, отрабатывали боевые задачи.

   Однажды, в феврале 1972г., по боевой тревоге вышли в море. На этот раз в северную Атлантику, где терпела аварию АПЛ К-19. Какая трагическая судьба у этой подлодки, прозванной однажды моряками-подводниками «Хиросима». Кстати, «Бывалый» уже ходил на её спасение в 1961 году. На этот раз активного участия в операции наш корабль не принимал. Первым к месту аварии подоспел БПК «Вице-адмирал Дрозд». Мы попали в жесточайший шторм, шли около пяти суток до точки. Вынужден был вернуться на базу крейсер «Александр Невский», который получил трещину в середине корпуса от воздействия мощных волн. «Бывалый» сопровождал лодку до базы. Мы знали, что на К-19 выгорел отсек и есть погибшие. Лично я очень переживал за наших моряков, ведь там служили такие же ребята, как и мы. 

   Текли флотские будни, учебные тревоги сменялись боевыми. Совершили мы плавание и во льдах, когда ходили в Северодвинск. Правда, лёд был не настолько массивным и торосистым. Помню тюленей на льду, которые совершенно не боялись проходящего мимо корабля и лишь с любопытством поворачивали свои гладкие головы нам вслед. Экипаж «Бывалого» имел хорошую флотскую выучку, был сплочён, у большинства на груди красовался самый почётный на флоте нагрудный знак «За дальний поход».

Командир

   Командовал кораблём капитан 2 ранга Ильиных Юрий Григорьевич. Хороший был у нас командир, требовательный и справедливый. Матросы его очень уважали. На его кителе тёмно-красной эмалью поблескивал орден «Красной Звезды».

   В те годы орденов просто так не давали. По какому-то неписаному правилу, на корабле об этой награде старались не расспрашивать. Среди нас, матросов, бытовало мнение, что он в одном из походов вскрыл позицию вражеской подлодки. Никто это мнение не опровергал, но и не подтверждал.

   Память у него была великолепная, знал каждого матроса по имени и фамилии, а ведь нас было на эсминце около трёхсот человек. Однажды, по тревоге, при постановке в сухой док в Мурманске, команда находилась на своих боевых постах. Я был свободен от вахты и, поднявшись из недр МКО, решив посмотреть на подробности этого процесса, вышел на палубу. К моему несчастью на правом крыле мостика стоял командир. Заметив меня, он крикнул: «Балашев! 10 суток гауптвахты. Доложите командиру БЧ». До этого я ни разу не общался с командиром, а тут! Долго я ожидал наказания, но его не последовало.

Кино

   В 1972 году эсминец стал «киногероем». «Мосфильм» снимал на Севере фильм «Командир счастливой «Щуки». Главные роли в нём играли П. Вельяминов и Д.Банионис. Эсминец превратился в немецкий корабль. На бортах были нарисованы орлы со свастикой и № Т-10. Фок-мачту «украшал» красный гитлеровский военно-морской флаг. После одной съёмки в море, на входе в Кольский залив, нас остановил пост наблюдения. Странно, наверное, было им наблюдать в оптику корабль с фашистской символикой. После короткого замешательства нам дали «добро» на вход.

   Я иногда с удовольствием просматриваю фильм. В одном из эпизодов из трубы корабля валит чёрный дым. Делали мы это специально по команде режиссёра, лихо «подрезая» шапки дыма. Дымили с удовольствием, т.к. в походе за это ругали. Демаскирующий признак. Трубы корабля мы периодически чистили от сажи и нагара. Это называлось — «гонять голубей». Я сам дважды спускался в трубу вооруженный веником-«голяком», скребком и противогазом. Удовольствие это не из приятных. Естественно, что «гоняли голубей» молодые матросы.

Флотские будни

   Ближе к концу 1972 года по кораблю пронеслась волна слухов. Зашушукались моряки по кубрикам и постам, полетели с «Бывалого» матросские весточки матерям и любимым девушкам, о том, что уходим в дальний поход, и скоро от нас писем не ждите. Охватила всех предчувствие чего-то необычного, загадочного. Вихрями носились в наших головах мысли о некоей далёкой стране, городе, где мы будем, конечно же, сходить на берег, поражать воображение местных жителей своей формой и выправкой. Спали плохо, всё думали о предстоящем походе. Слухи нарастали и сформировались окончательно в убеждение того, что «Бывалый» идёт с какой-то «важной» (ну какой же ещё!) миссией в Африку и должен посетить 13 или 15 африканских стран. Вспоминали географию, спорили, и от волнения и радости, что скоро уйдём надолго в море, часто курили. Кто-то узнал, что нам выделен переводчик со штаба флота. Каким языком он владел, не знал никто, но все верили, что он переведёт нам всё, о чём в Африке будет говорить с нами местное население.

   Корабль драили, красили, принимали боезапас и провизию. На приёмке боекомплекта и продовольствия работала вся команда. Наши ребятки из БЧ-5 охотно грузили продукты. И вот почему. Тихо открывалась потайная дверь коффердама (шахты) на левом шкафуте, ведущая в глубины МКО и исчезали в её недрах — коробки сгущёнки, тушенки, масла и других флотских «деликатесов». Всё надёжно припрятывалось в трюме. А уж в трюме… поверьте мне, там никто из посторонних и проверяющих ничего и никогда не обнаруживал. Трюм — это некий «Бермудский треугольник». В нём укрывалось всё, что не должно было попадаться на глаза нашим командирам. В том числе и сваренная втихаря «брага» из компота, которую ставили на сухих дрожжах. У каждого матроса МКО был свой заветный уголочек. И ещё, трюм — это целый мир корабельных магистралей, кабелей, трубопроводов. Внутрь его можно было попасть из определённых мест, которые изустно передавались каждому новому поколению, пришедшему в МКО.

   Вскрыв пайолы (металлические, ребристые пластины) и нырнув сквозь переплетения различных труб, матросы чистили его от мазута и масла, красили. Орудиями труда служили «обрезы» (вёдра), пакля, ветошь, лампы-переноски. Передвигаться в трюме можно было только ползком на брюхе, а работать на боку. Иногда, потеряв ориентир, не имеющий опыта матрос, застревал в этом лабиринте, и выбраться самостоятельно уже не мог. Действия рук и ног его сковывали магистрали. Похож он был в такой момент на большую муху, попавшую в паутину, которая жужжит, а выбраться не может. Кто чистил трюм? Об этом можно и не говорить.

   За какие-то провинности «годки» БЧ-4 и РТС приводили своих «молодых», по договорённости с нашими «годками», на работу в МКО. Считалось это у них, у «пассажиров», так называли у нас на эсминце матросов этих подразделений, самым страшным наказанием. Обычно они «играли на баяне». «Флотский баян» это большая, квадратная, тяжелая железная щётка с ворсом из металлических прутьев, которая служила для чистки пайол. Чистить пайолы приходилось стоя на коленях, держа двумя руками «баян». Процесс напоминал стирку белья на стиральной доске. Пайолы должны были быть отдраенными до блеска. Мы жалели ребят, т.к. будучи «молодыми» сами зачастую «играли» на нём и в качестве наказания, и в качестве обычной работы. А вообще, мы любили свою службу и гордились тем, что именно мы, зачастую чумазые, с руками перепачканными маслом, соляркой и нефтью, обеспечиваем ход нашего корабля. Любимой нашей песней, была песня «Раскинулось море широко». Всю мы её не пели, но отдельные её строки вызывали наше умиление. «Я вахту не в силах уж больше стоять, сказал кочегар кочегару…» — запевал кто-нибудь из наших, делая при этом упор на «кочегаров». Ведь мы были машинистами-котельными, кочегарами. Так нас и называли на корабле.

   Особую «нелюбовь» к нам испытывал старпом корабля, флотский красавец, чистюля, блюститель порядка капитан 3 ранга Красиловский. Заметив на прибранной палубе масляные следы от ботинок-«прогар» в районе МКО, он при случае, на построении экипажа частенько выговаривал нам. При этом его загорелое лицо становилось красно-чёрным от возмущения. Широким жестом, указывая на нас он говорил: «А эти! Ко-че-га-ры! Маслопупые! Чтобы больше не видел вас на верхней палубе!» При этом, слово кочегары он произносил по — слогам, с украинским акцентом на букву «г». Именно он инициировал на корабле неписаный флотский закон. За 10 пойманных крыс — 10 суток отпуска. Хитроумные ловушки подстерегали серых тварей в каждом уголке, но они их с успехом избегали. Каждая крыса предъявлялась корабельному доктору, который отстригал ей хвост и выбрасывал за борт. Логика проста — крысу с отстриженным хвостом второй раз не предъявишь. «Салагам» ловить крыс не разрешали. В итоге, в отпуск поехал матрос, отслуживший два года. Он поймал семь «хвостов». Остальные претенденты, не имевшие удачной охоты, по распоряжению «годков» отдали более удачливому товарищу недостающие «хвосты». Старпом сдержал своё слово, однако, после этой эпопеи моряки быстро переиначили его фамилию на Крысоловский.

   Остра на язык морская братия! А старпом все же был у нас замечательный, он порядок любил! К сожалению, на Север он с нами не пошел. К нам был назначен другой старпом, капитан 2 ранга Щербович, не менее колоритная личность. Моряк по призванию, умница и…любитель крепкого морского словечка. Виртуоз непечатных выражений. Он частенько говорил нам: «Сынки! Не умеете ругаться — не ругайтесь. Услышу кто ругается, накажу!». Слово «сынки» действительно звучало у него с отеческой теплотой. Сам он ругался артистично, с выдумкой. До прихода к нам, Щербович был командиром одного БПК. Однажды, производя стрельбы, его экипаж поразил учебной ракетой не мишень, а корму буксира, который её тащил. К счастью никто не пострадал, но сам он был понижен в должности и переведён к нам. С нашим командиром они учились на одном курсе в военно-морском училище. Оба были замечательные моряки, с характером. Иногда это приводило к непониманию между ними, особенно при управлении кораблём во время швартовки и других манёврах. Мы сочувствовали старпому, ведь недавно он сам был командиром, у него было своё видение ситуации, а теперь ему приходилось подчиняться.

«Маленькие флотские шалости»

   Наступает «собачья вахта» с 0 до 4-х утра. Заступили кочегары с машинистами. Задраиваются шторм-проходы. Чьё-то чуткое ухо ловит у трапа каждый шорох, идущий с верхней палубы — «не идёт ли кто чужой?». Чистится картошечка. В бачок заливается вода, затем вставляется в него специальная манометровая трубка, идущая от котла. При давлении пара в 30 кг. картошка варится 10 минут. «Повар», а ему уже принесли «зашхеренные» тушенку и масло, готовит пюре. Кладёт маслица, тушеночку, да не нынешнюю, пост перестроечную, а советскую, где было одно только мясо. Разносится по МКО аппетитный запах, сводит скулы. Кушают матросики — 4 кочегара и 3 машиниста, вахта МКО, дробно стучат ложками о миски. Знают, с камбуза такого не подадут.

   Следы трапезы тщательно убирают. Вовремя! Тихим лисом скользит по трапу начпрод, капитан-лейтенант Бойко, прозванный матросами «пронырой». Лёгкой тенью крадётся вдоль стенки 1-го котла. Чуткий нос его уже вдыхает тёплый воздух, в котором явно ощущаются запах тушенки. Идёт на запах. Вот-вот настигнет. Ан нет! Стоит вахта на местах, руки лежат на механизмах, глядит весело и происходит замечательный диалог:

«Ели!?» — безнадежно — вопросительно спрашивает начпрод у вахтенных;
«Что ели?» глуповато — простодушно переспрашивает вахта.
«Тушенку!»
«Никак нет»
«Что же я, не чувствую?»
«Не знаем, товарищ капитан-лейтенант».
«Где прячете!?»
Вахта дружно, уверенно, на разные голоса: «Ничего мы не прячем. Что нам прятать-то? Смотрите где хотите».;

   Бойко с фонарём осматривает МКО, поднимает пайолы, светит в трюм. Да куда там! Уходит раздосадованный. Очередная его попытка застукать нас сорвалась. Ушёл! Семь сытых физиономий, похохатывая, довольных тем, что опять облапошили хитрюгу начпрода, втихаря закуривают. За годы моей службы, у нас ничего не нашли. Не знаю, как во 2-й машине. Однажды мы затащили через коффердам половину говяжьей туши. Ели долго. Конечно, не хорошо поступали, у товарищей своих же отнимали. Сейчас я это понимаю, а тогда… молодые были, не задумывались. В море кушать хочется, воздух морской на аппетит что ли влияет? Конечно, когда не качает. Хотя при качке у некоторых он ещё больше разыгрывается. И едят тогда то, на что другой раз и не взглянули бы — перловку с салом («конский рис», она же-«шрапнель»).

Поход

   В октябре 1972 года эскадра провожала нас, а также крейсер «Жданов» и БПК «Севастополь» на боевую службу. Сыграна тревога, гремят колокола громкого боя, звучат команды, волнующие каждого моряка: «Корабль к бою и походу приготовить!», «По местам стоять со швартовых сниматься!». Напряжение последних дней достигает своей кульминации, настроение бодрое, приподнятое. Скорее… скорее в море.

   У нас в машине своя жизнь, и что там делается на верхней палубе, мы могли лишь догадываться. Бежим по своим постам. По команде из поста энергетики и живучести (ПЭЖ) принимаем пар из вспомогательного котла, вентилируем топки главных котлов. По связи «каштан» поступает команда: «Разжечь котёл № 1». Вахтенный горельщик зажигает факел, вставляет его в специальное отверстие и включает топливный насос. Форсунки впрыскивают мазут в топку. Всё! Загорелось! Взвыл вентилятор, поддерживая горение, пошёл пар подниматься в коллектор. Через 30 мин. мы готовы дать ход. Звонко тренькает машинный телеграф — «малый ход». Продублировав команду с мостика, вращая огромное колесо маневрового клапана, вахтенный машинист-турбинист подаёт пар, идущий от котла на турбину. Зашипела, заворочалась огромная паротурбинная установка мощностью в 36.000 лошадок. Загудела, сначала натужно тяжело, а затем весело и звонко. Вздрогнул, затрепетал «Бывалый», почувствовал волю-вольную. Напряг стальные свои мускулы и… пошел, пошел родной, слегка расплёскивая застывшую воду гавани, оставляя за кормой Североморск и корабли у причалов. Эти корабли, конечно же, завидовали ему, эсминцу, неторопливо уходившему в океанские просторы.

   Вырвавшись из гавани, «Бывалый» вздохнул свежий ветер своими ноздрями-клюзами, подмигнул кому-то глазом семафора на выходе из Кольского залива, взбурлил винтами, напружинился и понёсся серой стрелой в манящие его дали. Унося на себе триста человеческих душ, доверивших ему свои жизни и с трепетом ожидающих встречи с ОКЕАНОМ. Этим волнующим душу минутам, я посвятил такие строчки:

Отданы последние швартовы,
Задрожало сердце корабля.
За кормою, сбросившей оковы,
Тает потихонечку земля.

Нарастает моря шум, воды кипение,
Позади остался лишь причал.
Стали корабельной напряжение,
Кто-нибудь, когда-то ощущал?

И волну форштевнем рассекая,
Мы винтами мили отсечём,
Пенный след, дорожечка морская
Стелится за нашим кораблём.

   Радостное чувство встречи с морем до сих пор памятно мне. Эх! Вот и сейчас бы, бросить всё, махнуть рукой и уйти. Но, увы! Теперь только воспоминания греют мою флотскую душу. Когда мы вышли в Баренцево море, то посвежело, стало покачивать, но не сильно. Не предполагали мы тогда, что главные испытания нас ждут впереди. Обойдя северную Норвегию, мыс Нордкап, вошли в Атлантику. Оставили справа Фарерские острова и потихоньку стали скатываться на юг. Шли в зоне активных действий флотов стран НАТО. Зачастую нас облетали их самолёты, причём летали они так низко, что были видны пилоты в кабинах.

Атлантика

   Атлантика встретила нас недружелюбно. Резкий, порывистый ветер оказывал сопротивление движению корабля, то проваливавшемуся в огромные тёмно-зелёные, изумрудные волны океана, то стремительно взлетавшему вверх к облакам. Иногда, поднявшись из машины я, держась за переборку и открыв дверь, наблюдал стихию. Отчаянно мы взлетали наверх. В крайней верхней точке амплитуды казалось, что корабль зависал в небе, горизонта не было видно. Где-то далеко внизу, моему взору открывались пенные массы бурлящей и клокочущей воды. Секунда, другая, и с замирающим сердцем вниз. Волны были просто огромные. В таких условиях мы принимали топливо от танкера. Трудно представить себе рискованную работу нашей палубной команды. Ощущение разгула стихии вселяло в душу состояние тревоги, но не страха. Хотя мысль «а вдруг…», всё же закрадывалась в сознание.

   В 2002г., после смерти мамы, сестра передала мне все мои письма со службы, которые мама бережно хранила. Очень интересно читать их теперь. В одном из них есть описание событий, где я пишу (приврал, конечно), как отчаянно боролся с волной, потащившей меня по палубе. Ну, поддало мне волной однажды под зад и всё, а уж расписал я это «в красках», не скупясь на выдумку. Мама говорила мне позднее, что, получив это письмо, очень переживала. Я не извинился перед ней за то, что этим письмом заставил болеть её сердце. Пишу сейчас эти строчки и мысленно прошу у неё прощения.

   Мы вошли в Бискайский залив уже изрядно потрёпанные, и тут началось! Что творилось наверху, не знаю. Ходили мы штормовыми проходами с вахты в кубрик и обратно. Качка была и бортовая и килевая одновременно. Днём было ещё ничего, а вот ночью жутко было. Ляжешь спать, и не уснуть. Казалось, будто исполин бьёт молотом в борта корабля. Я ложился, упираясь ногами в подволок, а руками в обод койки. Тогда раскачиваешься в ритме с кораблём и качка не так ощутима. Кругом стонало и скрипело железо, корпус корабля содрогался под ударами волн. Удар! и… пошла дрожь по корпусу, отдаваясь трепетом в душе. Было ли страшно тогда? Да. В 90-х годах я встретился в Питере с офицером БЧ-2 нашего корабля, капитаном 2 ранга Борисом Горлиным. Он поведал мне, что помнит эти дни и, что крен эсминца, по показаниям кренометра, достигал почти 60 градусов! Наш командир говорил офицерам, что за время его 20-летней службы на море он подобного шторма не видел.

   Ну, что ж? Выдержали мы, моряки-североморцы, и это испытание. Ближе к берегам Португалии стало проглядывать солнышко, а на подходе к Гибралтару стало уже жарко и об этих тревожных днях как-то забылось. Как старые знакомые заходили мы в воды Средиземки, которые покинули в 1971 году при переходе на Север.

    Гибралтарский пролив запомнился тем, что в его водах мы часто видели резвящихся касаток. Их чёрные блестящие спины плавно переворачивались в воде. А дельфины! Небольшими стайкам они шли рядом с кораблём. Мы отдраивали иллюминаторы, высовывались в них насколько это было возможно, и начинали свистеть. Один или два дельфина отрывались от стаи и подплывали прямо к борту корабля. Кормовые иллюминаторы на эсминце расположены довольно близко к ватерлинии, и мы почти касались плавников этих умниц. Как только прекращали свист, дельфины уплывали. Ранее я наблюдал эти удивительные создания в Чёрном море. Мы стояли на якоре, и кто-то вынес на ют проигрыватель с пластинками. Зазвучала музыка, появились дельфины, закрутили прямо под кормой хороводы, резвились, радовались сами и радовали нас. Опять я сделал небольшое отступление. Ну не получается у меня складного рассказа. Пишу, и мне кажется, что человческая память похожа на часовой механизм. Крутятся колёсики, всплывают картинки эпизодов моей жизни, разных событий, встреч с людьми, поступков моих. В отлаженных часах, механизм не даёт сбоя, а мои часики — память цепляются зубчиками колёсиков, задевают друг друга, приостанавливаются и не получается стройного изложения. Слишком много воспоминаний и впечатлений. Около 12 раз прошли мы Гибралтарский пролив, занимаясь проводкой наших подлодок и, затем, направились к африканским берегам.

Гвинея

   А если точнее, то на боевую службу к берегам Республики Гвинея (Конакри). «Бывалый», утомившись в схватке с ОКЕАНОМ, пытливо задирая форштевень, и оставляя за собой лёгкую кильватерную струю, шёл не спеша, словно задумываясь, а что же там, впереди? В свободное от вахты время, собираясь на юте, мы, его команда, тоже с любопытством вглядывались в приближающуюся тонкую полоску африканского берега. Мы тогда ещё не знали, что станем участниками серьёзных политических событий в этой стране и будем готовы применить оружие.

   Мы не знали, что однажды у нас закончатся продукты, и мы выйдем в Атлантику глушить рыбу глубинными бомбами (хорошенькая «рыбалка»!). После того, как рыба всплыла, спустили на воду баркас и шлюпку, улов тщательно собрали и три дня жарили и варили «дары моря». Мы не знали, что будем болеть дизентерией, ежедневно умываться хлорным раствором, есть обработанные этим раствором овощи и фрукты, а также страдать от укусов москитов. В один из дней экипаж откажется есть протухшее мясо (холодильные камеры практически не работали в тропических условиях). Командир даст команду арестовать зачинщиков «бунта», заявив, что второго «Потёмкина» на флоте не будет. С местным населением мы займёмся натуральным обменом — кусок хозяйственного мыла на один ананас. Были и другие варианты, слово «ченч» отлично понимали обе договаривающиеся стороны. За эти полгода большинство экипажа так ни разу и не сойдёт на берег. От липкой духоты и ограниченного пространства начнутся конфликтные ситуации, моряки станут раздражительными.

   Новый 1973г. мы отпразднуем одетые только в тропические тапочки и трусы. Пересечём Экватор. От высокой температуры в машинном отделении матросы будут падать в обморок, а один наш товарищ даже лишится рассудка, и его самолётом отправят на Родину. Ничего этого мы тогда не знали. Не знал этого и мой родной корабль — эсминец «Бывалый».

Всё это было у нас с ним ещё впереди!

Память

   Пришли другие времена. Другие корабли, современные, оснащённые по последнему слову техники уходят на боевую службу по защите Отечества. Гордо развевается над ними Андреевский флаг. Другие мальчишки идут служить на Флот, но они такие же романтики, как и мы. И они также трепетно, волнуясь, ожидают встречи с морем. Жизнь продолжается. Нет наших кораблей, но мы храним о них добрую память.

   Перелистываем старые альбомы, вспоминаем друзей-товарищей. Эх, братишки! Висят по шкафам наши бушлаты, отутюженные форменки, отглаженные гюйсы. И, как присягу на верность Флоту и морю, храним свои тельняшки. Мы и сегодня готовы сняться со швартовых. Будем живы, придёт очередной праздник — день ВМФ. Услышав звуки «Славянки», подступит комок к горлу и набежит предательская слеза. Значит, память жива.

Мальчишкой я мечтал о море,
О нём, в тетради песни написал.
На флоте Северном я оказался вскоре,
Что в песнях было — в жизни испытал.

Душа морская пела на просторе,
Волну и ветры встретить не страшась.
И мой корабль в океане, море,
Шторма изведал, в бухтах не таясь.

Года прошли, и пройдены дороги,
Но скрыть от вас друзья я не могу,
Что снятся мне и вахты и «тревоги»,
На пост по палубе и трапам я бегу.

Мечту одну храню я сокровенно,
Что вот, однажды, только я проснусь,
Вдруг… будет чудо, я бушлат одену,
И в море Баренца опять я окажусь.

Михаил Балашев     

Тридцать с лишним лет спустя — Североморск, лето 2007г.