Рябинский

Николай Иванович о себе, семье, службе...

Государственное правило

Ставить уважение к предкам

В достоинство гражданину образованному

Н.М. Карамзин

Гордиться славою своих предков

Не только можно, но должно

Не уважать оной есть

Постыдное малодушие

А. С. Пушкин

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

А. С. Пушкин

Дедушка:

РЯБИНСКАЯ ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА РЯБИНСКИЙ НИКИТА МИХАЙЛОВИЧ

РЯБИНСКИЙ НИКИТА МИХАЙЛОВИЧ

Отец:

Предисловие. Предположение.

8 августа 1649 года, в результате Збровского сражения, мирным договором Богдана Хмельницкого с Польшей, утверждается автономия Украины в составе Польши.Украина начинает автономно управляться гетманом, однако притеснения со стороны поляков по отношению к сторонникам Богдана Хмельницкого продолжаются.Обращение Богдана Хмельницкого к России за помощью в борьбе за самостоятельность левобережной Украины, просьбы о покровительстве медленно и неохотно рассматриваются в России и откладываются в долгий ящик. Русское государство ещё не окрепло и с опаской взирает на последствия воссоединения, опасается Польши.Отложив окончательное решение по просьбе Украины, Россия в 1651 году, предложила Богдану Хмельницкому переселиться «со своим казацким войском по Донцу, Медведице и другим угожим местам», точнее по незаселенным участкам земли войска Донского.Так решалась проблема содействия Украине: не вступая в прямой конфликт с Польшей – вывести часть населения Украины из-под польского гнета.Довольно значительные обозы на волах, лошадях медленно перемещались с киевщины, черниговщины, полтавщины на территорию современного Донбасса. Правобережная Украина ещё долго под властью Польши, вероятно в какие-то «окна» удалось киевским и черниговским крестьянам «ускользнуть» на восток и расселиться по речкам Ольховой, Яблоневой в непосредственной близости казачьих донских станиц, помещичьих угодий отдельных царских военоначальников, поселений государственных крестьян.Полагаю, что где-то в период с 1651 по 1660 года движение украинцев в области Войска Донского завершилось.

Рябинские - начало

Среди переселенцев оказался и род Рябинских, возможно фамилия произошла по принадлежности родоначальников к холопству шляхтича Рябинского, возможно и другое происхождение.Родоначальники осели в селе Верхнее - Макеевка, на землях или рядом с землями пана (помещика) Макеева, основавшим село.Само село основано в начале 18 века, до этого были отдельные поселения украинцев. Было ли это движение самостоятельным – маловероятно, так как слишком много Рябинских в селе и округе не связанных между собой родством. Эта фамилия встречается в Черниговской области Украины – возможно, там наши истоки. Видимо не обошлось без насилия какого-то лидера. Хотя о крепостной зависимости Рябинских в роду нет следов. Может быть, переселялась община следуя за паном, как-то ему, служа в качестве вольных хлебопашцев.Поколение – в науке определяется как группа особей одинаково удаленных от общих предков родственном отношении.Длина поколения 30 лет.Исходя из этого, можно исчислить приближенно последовательность поколений рода Рябинских после переселения в «Области Войска Донского» в 1655 – 1665 годы.

1655-1685 – 1-е поколение

1685-1715 – 2-е поколение

1715-1745 – 3-е поколение

1745-1775 – 4-е поколение

1775-1815 – 5-е поколение

1815-1845 – 6-е поколение

Эти шесть поколений теряются в исторической мгле, да и переселение на Дон, возможно, было более поздним. Начало каких-то преданий относятся к 7 поколению, а историческая достоверность к 8-му поколению и далее.

1845-1875 – 7-е поколение

1875-1905 – 8-е поколение

1905-1935 – 9-е поколение

1935-1965 – 10-е поколение

1965-1995 – 11-е поколение

В седьмом – восьмом поколении мой прадед Михаил жил большой семьей в слободе (так назывались украинские, «хохлацкие» поселения в селе Верхне - Макеевка). Усадьба примыкала непосредственно к реке Ольховой. Это напротив бывшего дома Чигридовых, в 1950-51 году на этом месте поселилась семья Сыскиных. В мою юность, до 1950 года часть усадьбы занимались уже семьей моей бабушки. Ещё в 1938 году там был большой сад: огромные яблоки и груши. До 1949 года лично имел честь вскапывать, сажать, сеять и кормиться с этого участка земли. Большой яблоневый и грушевый сад вырубил мой отец в 1937-38 годах, когда ввели большой налог на каждое дерево. А деревья были громадные, до сих пор в моей памяти остался запах собранных в саду яблок и груш. Остался огород, который нами обрабатывался до 1949 года, то есть до моего отъезда в Севастополь.Кто была жена у Михаила, моего прадеда, не ведомо. У него было четыре сына: Николай, Осип, Андрей и Никита (Никифор). Николай – умер в молодости, хороший работник, как и все Рябинские. В роду всегда почитался труд и сейчас поколение Рябинских отличается упорством и трудолюбием. Не наживали больших богатств, но работу знали и любили. Были хлеборобами, в коммерции дела не имели или не имели успеха, если пытались ею заниматься. О Николае ещё: был большой любитель шкоды, препирательства с отцом, не гнушался чарки. Как-то зимой вытащил из отцовского загашника бочонок пчелиного мёда и с дружком на реке его полностью выкушал, говорят после этого болел (услышано в детстве, с тех пор опасаюсь что-либо употреблять что-либо в чрезмерном варианте). Осип – в столыпинскую реформу поселился на отдельном хуторе Ярыговка, местоположение которого я не знаю, а теперь оно забыто. Имел на хуторе свое хозяйство, был женат на Харитыне. Хозяйство было не очень мощное, так как не раскулачивался, а продолжал там жить до своей смерти в 1937-38 году. Разводил верблюдов, что было диковинкой для нашей местности, мне запомнились его наезды в гости, всегда веселый, добрый, улыбчивый. По его смерти Харитына переехала в село Ново-Павловка вместе с тремя дочерьми: Екатериной, Евгенией и Раисой. Кроме обычной сельской работы дочери и их семьи занимались пчеловодством. До 1949 года, частично спасаясь от голода, а, особо чувствуя необходимость в сладком, я частенько бывал в Ново-Павловке. Особой симпатией пользовался у Евгении Осиповны, типично Рябинская смуглая красавица, добрая, внимательная. Связь полностью прервалась с моим отъездом в Севастополь. И сейчас мне стыдно, что не нашел времени во время пребывания в отпусках хотя бы раз навестить этих милых и добрых людей. Эта линия Рябинских растворилась в женском роде. Андрей. Младший в семье моего прадеда Михаила. Неоднократно приезжал в село Верхнее - Макеевку, дирижер и руководитель церковного хора. Жил он на хуторе в9 км от села, а церковь была только в В-Макеевке. Имел талант к музыке и немалый, отчего прозвище его сыновей и внуков – регенты, что в переводе с украинско-хохлацкого – дирижеры. Увлекался рыбалкой, я хорошо помню его приезды, угощения. Умер он где-то в 1939-1940 году. В семье Андрея Михайловича было четыре сына и одна дочь. Сыновья: Иван, Петр, Сергей – погибли во время войны, самый младший Алексей остался жив, работал на Чукотке. Последние годы жил в Новошахтинске. Всех их помню по довоенным впечатлениям, крепкие, крупные мужики. Азартные работяги. С большинством из их детей сохранились номинально родственные отношения. Общаемся по мере встреч, а Александр Петрович регулярно нашу семью обслуживал автомобилем в поездках в Вешенскую, при возвращении из отпуска – в Луганск. Александра Петровича должны помнить и Сережа и Славик. Нина Андреевна (в замужестве Каменская) дочь Андрея Михайловича, моя крестная мать. Боевая, энергичная красавица ещё в 1992 году мы с ней встречались в Пятигорске - Ессентуках. У неё многочисленное семейство, дочери, сыновья с большинством из них я был очень дружен, сохранились адреса и …. не более. Никита Михайлович (Никифор). Мой родной дед, родился, но 26 мая (13 по старому стилю) 1874 года. В семье он был вторым после Николая. Где-то в 1892-1893 годах, женился на местной красавице Завадиной Екатерине Алексеевне.

Линия Завадиных

Маловероятно, что род Завадиных следовал в общем потоке переселения украинцев на восток. Судя по фамилии род, имеет среднерусское происхождение, но, переплетясь с украинцами – хохлами, обрел сильные украинские начала в быту, обычаях, языке. Возможно этот род из крепостных пана Макеева. Гнездо, дом и усадьба моего прадеда Алексея Трофимовича Завадина, уже нежилые сохранялись до 1982 года. Это напротив дома Валентины Ивановны Пархоменко, одной из внучек прадеда, где Славик любил лакомиться молоком и самогоном, предпринимал отчаянные попытки разбить себя и мотоцикл.До войны во дворе усадьбы были многочисленные постройки, глубокий колодец и главное замечательный, один из лучших в селе яблоневый сад, плодами которого я не один год лакомился. Мой прадед Алексей Завадин, родился в 1848 году, прозвище «Сучек». Это был волевой, строгий, работящий и скупой хозяин. Наверное, за скупость он и получил прозвище «Сучек».Но к чести прадеда – все, что он нажил, а это скот, постройки и другое, что живет и растет на земле, все было сработано лично или его многочисленным семейством, которым он безжалостно управлял. Мне запомнились его приходы к нам в гости. Весь в домотканой белой одежде, сам белый, седой, медлительный и строгий, он появлялся во дворе как сановник крупного калибра. Дом замирал…. Мой отец (его внук) с моей мамой тут же исчезали, опасаясь «наверное» беспощадной критики за плохое хозяйствование и беспорядок, которые, конечно большой начальник всегда должен видеть даже в хорошем хозяйстве. Мои же родители давали, очевидно, оснований к недовольству гораздо больше чем хотелось. Придумывать придирки надобности не было. Моя бабушка, Екатерина Алексеевна встречала своего отца довольно уверенно, уважая отцовство и возраст, но спину гнула не больше чем требовало родство. У меня 3-4 летнего ребенка он вызывал трепет необыкновенный, парализовывал полностью. Подходил, гладил по головке, угощал чем-нибудь и отсылал подальше. О чем они говорили с бабушкой, другие детали визитов мне не запомнились. Из походов в гости к прадеду – запомнился один – зимой он угостил меня свежим яблоком. Только одним. В те времена не всякий умел хранить свежие яблоки до зимы, их сушили, мочили и этого добра у прадеда было в достатке. А вот свежие…! На возвращении запомнилось недовольное ворчание бабушки – упрекала своего отца в жадности: дал всего одно яблоко её любимому внуку. И последняя встреча с прадедом, уже умирающим в 1936 году. Зачем меня повели на этот обряд соборования, прощания с умирающим? Думаю, приучали уважать предков и жизнь во всех ее проявлениях. Запомнился священник, помазанье елеем, слезы, плач, чтение церковных книг, лампады, свечи. Положили его беспомощную руку на мою голову тоже и прадед ушел из жизни. Похороны и все с ним связанное было уже делом только взрослых. Суровая натура деда, спартанская жизнь и главное в ней работа без отдыха и срока привели к тому, что за 88 лет своей жизни прадед имел четырех жен, все ушли из жизни рано и заканчивал свою жизнь прадед один. Эти четыре жены, самая первая моя прабабушка, родили двоих сыновей, троих дочерей. У всех из них были разные матери. Ефросиния Алексеевна – младшая из дочерей «Сучка», жила в замужестве на хуторе Вишневка. Она ушла из жизни последней из детей моего прадеда Алексея Завадина, её должны помнить и Ярослав и Сергей Николаевичи. Это тот двор, где Славик спер колокол и куда ещё носили Серёжу, который был настолько мал, что ничего спереть не мог, но пытался сожрать живьем пойманного мною окуня в районе плеса «Дивкина яма» реки Яблоневой. Все происходило при визитах к Ефросиньи Алексеевне, а в общении просто к бабе Прииске, одной из самых любимых мною. Вечно в работе, всегда в хорошем настроении, оптимистка, в мер хлебосольная, большая любительница выпить и закусить. А песни это уже искусство, собирала хор со всего хутора по голосам, сама была заглавной певуньей украинских песен. В меру сил поддерживала меня и мою родную бабушку Катю материально в суровые военные и послевоенные годы. Каждый мой приезд в отпуск – визит или два к бабе Приске, основательная выпивка и песни. И ответные визиты уже без хора, но с выпивкой. С большим уважением относилась к моей родной бабушке Кате, её старшей сводной сестре, в чем-то и побаивалась её и как старшую и как человека познавшего иную, не степную жизнь. Умерла она в 70-е годы. Из детей у неё было три дочери: Федора – жила самостоятельно, где-то вдали от родного очага, Екатерина - средняя, очень тихая, покорная жила в той же Вишневке и Евдокия. Евдокия Васильевна – живет в том же доме, где её мать Ефросинья Алексеевна (на 1998 год). Всю жизнь была рядом с матерью, копия её во всем, крепко зашибала последнее время. При моем появлении на родине визиты и почтение обязательны, распитие неумолимо. Кондрат Алексеевич – единственный сын моего прадеда, о нем мне ничего не известно. Хорошо был знаком и был в очень тесных отношениях с единственной дочерью Кондрата – Евдокией, в замужестве Матвеевой, ее муж Михаил Егорович был очень дружен с моим отцом и моим крестным. Он прошел всю войну минометчиком, вернулся живым и невредимым был исключительно скромный и спокойный человек. В гости к этой семье захаживали и мы с Анной Петровной. Похоронен Михаил Егорович в В.-Макеевке рядом с моей бабушкой, а Евдокия Кондратьевна умерла в Луганске, куда переехала жить после смерти мужа, к детям поближе. Это была многодетная семья, восемь детей: Нина, Иван, Анна, Александра, Виктор, Валентина, Рая, Люба. Жили в ужасной бедности. Я в детстве был очень дружен с Ниной и Анной, часто бывал в этой семье, они у нас. Весь этот детсад во время войны остался на руках Евдокии Кондратьевны, как выжили – фантастика. В последующем все дети уехали в Луганскую область и в сам город Луганск. Связь с ними потерялась. Елена Алексеевна – средняя дочь моего прадеда, жила в селе Поповке, в6 км от В. Макеевки видел всего 2-3 раза и один раз в 1947 году был у неё в гостях, когда была уже близка гибель от голода пришлось использовать эту последнюю возможность добыть хоть что-нибудь. Нет, не просить, - это мне было внушено, вбито в голову с раннего детства, не унижаться даже в самых безвыходных ситуациях, даже перед самыми близкими. Нищенство в любом виде, даже в крайней нужде исключалось. Принимай только подарки. Елена Алексеевна, глянув на неожиданного шкилета – гостя, поняла всё без слов. Накормила довольно плотно, но умеренно, помня о необходимой постепенности в еде при голоде. Снабдила крупой, салом, чем-то ещё и отправила домой – выручать из голодной пропасти сестру Екатерину, мою родную бабушку. После этого она как-то один - два раза помогала, как сейчас говорят, оказывала гуманитарную помощь. Появлялась и у нас сама несколько раз. Детей у неё не было. Знал я её мало, видел редко. Иван Алексеевич – самый младший из детей моего прадеда А. Т. Завадина. Хорошо его помню и знаю, а в один из приездов в В.-Макеевку имела встречи с ним и Анна Петровна и даже в чем-то с ним конфликтовала. Дед Иван не пользовался особым уважением своей старшей сестры, моей бабушки Екатерины, считала его довольно отдаленным по родству и возрасту братом, не отличался он особой страстью к работе, любил компании, выпивал. Да и к сестре, Екатерине он тоже относился довольно прохладно. Однако родственные связи поддерживались очень близкие, при жизни прадеда (он жил с Иваном) через него и, особенно через жену Ивана Алексеевича – Елену Яковлевну, попросту бабу Алёну. Елена Яковлевна – человек необыкновенной доброты, простоты и обаяния. Для меня лично она была очень близка, несмотря на относительность родства. Всегда находила доброе слово, внимание, а в дни военного и послевоенного лихолетья и моего сиротства именно она больше других сделала для элементарного выживания нас с бабушкой Катей. Это была необыкновенно красивая, полненькая, кругленькая подвижная женщина, с вечной улыбкой, а под фартуком гостинец: - «Щоб дид нэ бачив». Умерла Елена Яковлевна в декабре 1997 года на 98 году жизни, её муж Иван Алексеевич ушёл из жизни ещё в сентябре 1962 года. Мир их праху!

О детях этого колена Завадиных.

Мария Ивановна – старшая дочь, живёт в доме построенном на месте моей родной хаты, в которой она досматривала и помогала в жизни моей бабушке Кате, своей тете. В этом доме мы неоднократно бывали, посещая мою родину, там всегда нас принимали, и надеюсь, будут принимать как самых близких. Почти всех детей Марии Ивановны знаем отлично. Анатолий Сергеевич Кашенко – гатчинский житель, патриот рода Завадиных, хлебосол и просто хороший человек. Владимир Петрович – со своей женой Татьяной очень хорошо известен Сергею Николаевичу, именно с ним он предпринимал попытки выпить водки количеством не менее моря Кашарского. Обыватель Волгодонска, но есть намерение перебраться в В. –Макеевку, на ул. Красную 41 к матери, Марии Ивановне. Нина Петровна – её знаю мало, живет в Ростове-на-Дону. Валентина Ивановна, следующая дочь Ивана Алексеевича (в замужестве – Пархоменко). Проживает в В.– Макеевке напротив гнезда, усадьбы Завадиных. Это гнездо, уже не жилое, сохранялось и в начале 80-х годов. У Валентины Ивановны три сына, старший – Сергей Пархоменко ныне живет в Санкт-Петербурге, Владимир живет в г. Немирово Тверской губернии, Алексей в В. –Макеевке. Была в семье Ивана Алексеевича Завадина ещё одна дочь Рая, 1929 года рождения, в моем детстве любила возиться со мной, нянчилась, игралась. Умерла в 1942 году, и эта смерть близкого мне человека в детстве, запомнилась как очень горькая и несправедливая. Анатолий Иванович – самый младший сын этого довольно многочисленного семейства. Он на 8 лет моложе меня (1940 г. рождения) моложе меня, хотя по регламенту он мне дядька. Его я видел последний раз в 1949 году ещё мальчишкой. Живет где-то в г. Фролово Волгоградской области. Самой старшей в семье Завадина А. Т. Была Екатерина Алексеевна, моя родная бабушка. Она родилась в 1874 году, лицом и характером, наверное, была очень похожа на свою мать, мою прабабушку, её имя я запамятовал. Екатерина Алексеевна тоже плохо помнила свою маму, так как она умерла ещё в детском возрасте. В молодости Екатерина Алексеевна была необыкновенно красивой, высокомерной, волевой, независимой и строгой дивчиной. Об этом я слышал в детстве от её немногочисленных подруг, а также родственников в беседах-воспоминаниях. Характер исключительно твердый. Знала себе цену. Достаточно вспомнить, что я, прожив рядом с ней тяжелые военные годы, испытав вдвоем все лишения, потерю сына, моего отца на фронте никогда не видел её слёз. Никогда не училась в школе. Знала труд, воспитывалась у мачехи, да и её отец, мой прадед спуску не давал ни кому. Не употребляла спиртного, на этот счет постоянно упрекала свою сестру Ефросинью Алексеевну. Здоровьем обладала крепким, жалобы на этот счет были редкостью. При всем этом была доброй и хлебосольной к гостям и к тем, которых уважала. Уважали её и побаивались за её прямоту и независимость. Врагов у неё не было, кто имел рыло в пуху – обходили стороной. Обладала не плохой деловой сметкой, при абсолютной честности. Не укради – одна из главных заповедей. Такую подругу выбрал себе в жены мой дед Никита Михайлович Рябинский.

Рябинские

Никита Михайлович Рябинский, после женитьбы на Екатерине Алексеевне Завадиной года 2-3 прожили вместе с большим семейством Рябинского Михаила. Уже в 1895 году он по жребию или по другим обстоятельствам призывается на военную службу и 2 декабря 1895 года зачисляется молодым солдатом в 256 Гунибский резервный полк. В 1897 году – младший унтер-офицер, а через год (1898г.) фельдфебель – будучи на срочной службе. По тем временам – энергичная карьера для младшего солдата, имеющего образование церковно-приходской школы. Видимо служака Никита Михайлович, был отменный, о чём свидетельствует «Послужной список» самый «древний» документ рода Рябинских. В 1899 году, Никита Михайлович остается на сверхсрочную службу. Все это время (четыре года) Екатерина Алексеевна без мужа продолжала жить в семье свекра Михаила Рябинского, хотя её отец, мой прадед – Алексей Завадин жил рядом. Достаточно много воспоминаний о жизни в семье свекра, сохранила моя бабушка Катя, это были очень добрые воспоминания. Свидетельством того, что бабушка Катя стала частью семьи Рябинских, является то, что уже и в 30-е годы, на моей памяти братья Никиты Михайловича – Андрей и Осип были всегда внимательны к жене, вдове – Никиты Михайловича – Екатерине Алексеевне. Они были в нашем доме самыми желанными людьми, с большим почтением и уважением относились к моей бабушке Кате. Ещё в довоенные годы в семье Рябинского Никиты родились двое сыновей, умерших в младенческом возрасте. В 1899 году, оставшись на сверхсрочную службу, Никита Михайлович забирает жену, бабушку Катю к месту службы на Кавказ. Места службы меняются, в связи со служебной необходимостью, но везде Екатерина Алексеевна рядом с мужем. Изъезжены Баку, Владикавказ, Георгиевск, Грозный, Дербент, порт Петровск (Махачкала), Пятигорск, Моздок и даже Варшава и Лодзь в Польше. За все время совместной жизни они так и не смогли побывать на родине, в В.-Макеевке. Единственно где мой дед правил службу без жены, это Иран (Персия) куда дед вместе с войском попал для «усмирения» восстания, по просьбе персидского шаха. Екатерина Алексеевна никогда не училась в школе, но научилась читать, плоховато, но писала. Бабушка Катя была преданнейшей подругой моего деда и думаю, её энергия не мало способствовала ему в службе. К 1889 году семья получила, или наняла жильё в Тифлисе (Тбилиси) на улице Гоголя в доме 48, рядом с артиллерийским училищем и обсерваторией. Владелец дома – некто Минаев. Мне так и не удалось побывать в Тбилиси, посмотреть место рождения моего отца. Теперь Грузия - уже другое государство. Может кого-то из моих потомков заинтересуют эти детали, съездят, посмотрят. О жизни в Тбилиси, в доме 48 много рассказывалось бабушкой, говорилось только о хорошем, достойном. Хотя, наверное, было всякое, в памяти остается только светлое. Да и бабушка, не будучи великим педагогом, знала – что достойно детских ушей, а что нет. Да и цель рассказов – была конкретна – воспитание «Рябинского патриотизма», сама она была беспредельно Рябинской (хотя по роду Завадина), тоже хотела воспитать и во мне. Жили в Тбилиси достаточно обеспечено, бабушка училась шить, растила детей, дед преданно служил царю-батюшке. Приезжали гости из В.-Макеевки – мать моего деда Никиты, моя прабабушка. Была фотография всех Рябинских с моей прабабушкой – строгой такой женщиной; может на фотографии так смотрелась. А возможно полномочия свекрови требовали строгости. В семье не пили, дед Никита, будучи фельдфебелем, только изредка позволял себе баловаться коньячком (не то, что его внук в чине вице-адмирала – самогоном). С появлением в семье школьников нанимался даже домашний учитель, он на фотографии, такой серьезный и важный. Растили детей. В 1901 году 12 мая родился Григорий, 1 октября 1903 года Мария, 16 января 1906 года Пётр и 25 мая 1907 года – мой отец Иван. Годовой доход деда составлял 1152 рубля (732 – должностные, 300 – квартирные, 120 – прислуга). Не очень то много, даже для царских времен на такое семейство, тем не менее, прислуга предусматривалась. Бабушка вероятнее всего как-то подрабатывала, шили, смотрела за чужими детьми у себя на дому. Было ли это доходным делом, приработком или любезностью – не знаю. Бабушка Катя всегда заявляла, что никогда не батрачила, но всегда помогала. Может быть это было бравадой. Но она всегда себя считала счастливой, была гордой, об этом было известно всем кто её знал. Наполеон в ссылке на о. Эльба велел над входом в свой домик выбить надпись: «Наполеон никогда не бывает несчастен». У Екатерины Алексеевны такого лозунга написано не было, но восприятие жизни – соответствовало, даже в самые отчаянные и убогие времена, когда, казалось, нет выхода. Смею заметить, что это важнейшее качество, в достаточной мере есть и во мне. Хвала мудрости Екатерины Алексеевны. 1 августа 1914 года началась русско-германская (1-я мировая) война, уже 26 августа в должности помощника командира роты, 1-го Кавказского стрелкового полка Великого князя Михаила Николаевича, дед проехал станцию Человичи и вступил в зону боевых действий Северо-Западного фронта. 22 октября 1914 года за боевые дела Никита Михайлович награждается Георгиевским крестом 4-й степени. Законно гордится этой наградой, посылает в Тифлис своё фото, с крестом на мундире. Фотография сохранилась. Красивый был у меня дед и хорошо воевал. 25 февраля 1915 года за боевые отличия Командующим Северо-Западным фронтом Никита Михайлович производится в прапорщики, то есть получает первичное офицерское звание. В те времена такое производство мог делать только царь, но убыль офицеров, боевые потери заставляли искать замену на местах и такое право производства дается Командующим фронтами. 9 февраля 1915 года, деда назначают командовать ротой, прапорщика из фельдфебелей и сразу ротой! Вот таков был дед, Никита Михайлович Рябинский. Бабушка очень гордилась, что стала женой офицера, всегда это подчеркивала и вела себя соответствующим образом. До глубокой старости по поведению, осанке, взгляду в ней узнавали офицерскую жену и иногда называли дворянкой. Она только приветствовала такое отношение и вела себя, сообразуясь с достоинством этого почтенного сословия. 22 мая прапорщик Рябинский Никита Михайлович в бою у деревни Повисса на реке Дриссе был убит. Посмертно 1 июля 1915 года награждается орденом святой Анны 4-й степени, с надписью «За храбрость», а 14 июля последовал уже царский указ, подтвердивший присвоение Никите Михайловичу офицерского звания – прапорщик. Преданность женщины….. Узнав о гибели мужа, Екатерина Алексеевна, возраст 41 год, малограмотная, никогда не учившаяся в школе, едет на фронт, в качестве санитарки поезда – госпиталя. Задача – найти могилу мужа и поклониться его праху. Своих четырех детей, старшему 14, младшему 8 лет, - оставляет на присмотр соседям. Приезжает на передовую, или близ неё, но место захоронения уже в руках у немцев. С фронтовой зоны направляется в Петроград, где хлопочет об устройстве дочери Марии в Смольный институт благородных девиц, а сына Петра – в Вольский кадетский корпус и решает эти вопросы. Возвращается в Тифлис, последняя фотография всей семьи с домашним учителем, но без отца и мужа сохранена в нашем маленьком архиве. Нам бы таких подруг, жен и матерей! До 1918 года живёт в Тифлисе, на пособие за погибшего мужа. Наверное, как-то подрабатывает. Дочь Мария так и не смогла уехать в Петроград в Смольный институт – началась предреволюционная неразбериха. Сын Петр уехал-таки в Вольск и несколько месяцев учился в Вольском кадетском корпусе, откуда уже в 1917 году добрался самостоятельно к семье в Тифлис. Кадетские корпуса разогнала революция. Все дети продолжали учиться, да и домашний преподаватель даром денег не получал. Вместе с детьми продолжала учиться и Екатерина Алексеевна, немного освоила французский, арифметику. Интересно бы знать, кто был более старателен и успевающим дети или их мама. Старший сын Григорий в свои 14-16 лет свободно говорил по-грузински, водил дружбу, был своим среди грузинской молодежи. Дышал вместе с друзьями воздухом революции, научился водить автомобиль, знал моторы. Младшие были под крылом у матери. В 1918 году, с приходом к власти меньшевиков, Грузия объявляет об отделении от России, по просьбе правительства в страну вводятся турецкие и немецкие войска. Русские становятся нежелательным элементом, людьми второго сорта, прекращается социальная поддержка, унижения, упреки становятся повседневными явлением. Екатерина Алексеевна принимает решение возвращаться на родину на Дон. Собрав багаж, в неимоверно трудных условиях гражданской войны, национальной вражды, бандитизма, поездом семья добирается до Батуми. Помогает грузинский язык, внешнее сходство с грузинами старшего сына Григория. В Батуми каким-то чудом семейству удается сесть на грузопассажирский пароход «ТРОВУР» следующий в Новороссийск. На переходе судно атакует немецкая подводная лодка, торпеда проходит мимо, оставляя только след впереди по курсу. Из Новороссийска поездами, по охваченным гражданской войной и тифом дорогам Кубани и Дона семья пребывает в Миллерово. Оттуда уже на волах, двое – трое суток и на родине в В.-Макеевке. Переезд героический в полном смысле этого слова. Были какие-то ценности, спрятанные в швейной машинке, тюфяках и т. п., многократные поиски этих вещей разного рода бандами и обыкновенным российским ворьем успешно отражались Екатериной Алексеевной. Временно семейство размещается в хате-пристройке на усадьбе Рябинского Михаила, моего прадеда. Независимый характер не долго удержали Екатерину Алексеевну в этой семье. Через 3-4 месяца кое-что, продав, покупается домик в две комнаты, под камышовой крышей на окраине села. На пригорке балки Хаврянки у Самаркиного колодца. Этот пригорок я показывал всему моему семейству. Покупается корова, другая живность. Но весь Дон в огне гражданской войны, школы не работают, власть меняется довольно часто. В 1919 году, старшего сына Григория мобилизуют в армию, красная или белая это была армия я не знаю. Воюет в качестве водителя броневика, зимой 1919 года его привозят домой в В.-Макеевку, израненного и тифозного. Через несколько дней, несмотря на все старания матери, Григорий умирает. Его могила до сих пор сохранилась на макеевском кладбище, рядом уже другие могилы нашего рода, в том числе и Екатерины Алексеевны. Память о Григории хорошо сохранилась у бабушки Елены Яковлевны Завадиной. Это был высокий, красивый, веселый парень, мог одной рукой удержать телегу упряжкой из двух лошадей, когда отпускал внезапно – лошади падали на колени. Может это легенды юности бабушки Лены! Наверное, не одно девичье сердце было разбито этим всеобщим любимцем. Старший сын – опора матери, пример для младших, память о нем у Екатерины Алексеевны была святой. В самые трудные времена, уже в пожилом возрасте бабушка Катя лично приводила его могилу в порядок и похоронена рядом с Григорием. Мария Никитична. С прибытием семьи в В. –Макеевку привлекается к работе в Волостном управлении, а с приходом «красных» в ревкоме. Дефицит грамотности заставил привлечь к работе секретаршей и 16-ти летнюю девушку. Некоторое время ревком возглавлял анархист Борисов. Он частенько захаживал к нам с бабушкой до войны, во - время войны и несколько лет позже. Умер он где-то в 1947 году. Кроме рассказов о своих анархо-тюремных злоключениях ещё при царском режиме и обучения меня тюремной фене, он поведал и об особенностях ревкомовской работы в те лихие годы гражданской войны. Вечно голодный, покрытый вшами это был интереснейший человек. Борисов при налетах махновцев (его однопартийцем кстати) и его секретарша мгновенно превращались в обывателей. Борисов одевал рваный треух и такой же полушубок и превращался в сторожа, а Мария Никитична заявляла, что она всего лишь мобилизованный курьер. Все сходило. Но однажды внезапный налет войск Нестора Ивановича Махно накрыл Марию Никитичну за ревкомовскими делами. (Борисов – опытный анархист - рецидивист смылся заблаговременно). Нестер Иванович приказал для острастки отрубить головы ревкомовцам. За одно повели к месту отруба и мою тетушку. Туда же спасать дочь устремилась и моя бабушка. Не успела она добежать, как Марию отпустили, только сережки из ушей вырвали. Остальных ревкомовцев порубили, в те лихие времена это делалось быстро. Марию Никитичну спасла очередная подруга Нестера Ивановича, повелев: - «Эту отставь, пусть бежит к матери, она моя тёзка». Соратница Махно тоже была Мария. Налеты Махно были внезапными и кратковременными. В 1920 году в В.-Макеевку вошел отряд латышских стрелков под командованием Спрогиса Юлия Николаевича. Железная дисциплина, несокрушимая преданность революции латышей сделали свое дело. Это были серьезные мужчины, быстро прекратившие налёты и махновцев и других любителей бандитизма. Что такое дисциплина против любви? Глянулась Мария, моя тетушка главному латышу Спрогису Юлию Николаевичу и ……никаких преград. Разница в возрасте около 12 лет; молодость тетушки – около 18 лет, разные вероисповедания: тетушка православная, Спрогис – протестант, коммунист и атеист, протесты и слезы матери Марии Никитичны Екатерины Алексеевны, её требование венчаться по православному обычаю – всё преодолевает любовь. По воле матери Юлий и Мария тайно венчаются по православному обычаю. Думаю, что для убеждения священника в необходимости такого акта между православной и атеистом весомым аргументом был и «маузер». Да и коммунисту, командиру венчаться в те времена было намного опаснее, чем ходить в атаку на белую гвардию и бороться с войском Нестера Ивановича Махно. Итог с 1924 года по 1982 год – год смерти Юлия Николаевича, семья была неразлучной. Не знаю, получили ли какое-либо дополнительное образование дети Екатерины Алексеевны в двадцатые годы, скорее всего, остались при том, что дала им гимназия, её начальные классы в Тифлисе. Но, на мой взгляд, и мой отец Иван и его брат Петр Никитич и сестра Мария были людьми весьма грамотными, легко осваивали последующие специальности, много читали. Книга в семье была в некотором роде гегемон, предметом которому поклонялись, как в конце 20 века поклоняются телевизору. Латышский отряд в 1924 году со скорбью и великой печалью встретил весть о смерти В. И. Ленина и летом этого же года был расформировании. Прекратился бандитизм, замирились Казаки, начался НЭП, новая непонятная для людей революции жизнь. Часть латышей вернулась в независимую Латвию, другая осталась в России, среди оставшихся был и Юлий Спрогис. Некоторое время, семья жила в г. Миллерово, где Спрогис руководил огромным хлебным элеватором. К своей сестре частенько наносил визиты, видимо не без некоторой корысти, мой отец Иван. Это было в70 км. от Верхне - Макеевки, и весь путь пешим порядком, он преодолевал за один день. Правда, ему тогда было около 20 лет. В 1926-1927г.г. семья Спрогисов переезжает в Кисловодск, где до 1945 года живет постоянно. Юлий Спрогис – на хозяйственной работе, возглавляет предприятия пищевой промышленности и т. п.; тетушка в библиотеке горкома партии. В 1931 году 5 марта родилась дочь Эвелина. Изредка посылали посылки, оказывали какие-то знаки внимания Екатерине Алексеевне и младшему брату, моему отцу Ивану, систематически обменивались письмами, но личных встреч не было. С началом и оккупацией Северного Кавказа немцами Юлий Спрогис организует в горах партизанское движение, а с 1943 года в составе действующей армии на Ленинградском направлении. В начале 1945 года Юлий Спрогис уходит из армии, в связи с политической необходимостью и перевозит все свое семейство из Кисловодска в Верхне-Макеевку, а сам убывает в Латвию устанавливать там советские порядки, борьба с «зелеными братьями», коллективизация и всё остальное свойственное тем временам, героическим, трагическим и печальным. Летом 1946 года Юлий Николаевич приезжает в Верхне – Макеевку забирает своё семейство в Латвию. Это последнее расставание Екатерины Алексеевны со своей дочерью. В Латвии семья Спрогисов осела окончательно в городке Лизумс, а затем на «фамильном» хуторе Спрогисов в поселке Велена Гулбенской волости. Юлий Николаевич успешно руководил колхозом «Спарс», там же работала на молочной ферме и его дочь, моя двоюродная сестра Эвелина. Я несколько раз приезжал к Спрогисам, будучи курсантом и офицером, иногда с друзьями, с удовольствием рыбачил с Юлием Николаевичем и на реке Гауя и на лесных озерах. Свой первый визит после женитьбы с Анной Петровной тоже нанесли к Спрогисам в Велену. Последний раз в Велену зимой мы вдвоем с Ярославом Николаевичем, в то время просто Славиком, были в Велене в декабре 1965 года, где Юлий Николаевич старательно устроил новогоднюю ёлку, усердно развлекал Славика. С уходом на пенсию Юлий Николаевич и Мария Никитична переезжают в Букулты (местечко под Ригой) в пансионат коммунаров, то есть дом для престарелых. Однажды, находясь в санатории Майори, мы всем семейством навестили стариков в пансионате, о чем осталось несколько фотографий. В 1982 году в преклонном возрасте уходит из жизни Юлий Николаевич, а в 1983 году и Мария Никитична, прожившая 80 лет. Эвелина осталась в Лизунсе, до 1985 года я с ней регулярно переписывался. С распадом СССР, связь прервалась и, наверное, окончательно. Идет пересмотр истории, наверное, Эвелине не очень хорошо и среди окружения, отец-то её, Юлий Николаевич, не мало сделал для социалистической части истории Латвии. Эвелина замужем так и не была, как не было у неё и детей. И эта линия рода Рябинских в латвийском направлении продолжения не имеет. Оставшись с двумя младшими сыновьями, каким-то образом, в двадцатых годах, Екатерина Алексеевна заняла значительный участок усадьбы моего прадеда Михаила Рябинского, построек на участке не было. В начале вступления во владение это был большой сад, с огромными грушевыми и яблоневыми деревьями. Этот сад был вырублен моим отцом Иваном уже в тридцать восьмом году. На моей памяти, вырублен в связи с введением налога на деревья. В этот год, дурацкий сталинский налог сделал село, славившееся большими садами, голым и безрадостным. Участок располагался на центральной улице села и оставался за нашей семьей до 1950 года, впрочем, об этом уже упоминалось. Как умудрилась сохранить это «владение» за собой, несмотря на все «урезания» земельных владений, Екатерина Алексеевна, мне неизвестно. Умела воевать с властями моя бабушка. Оба сына работали и на этом участке близ дома, нанимались работать и на общественной земле. Оба были комсомольцами и с началом образования коммун свели в общественное коммунистическое стадо и свою единственную корову. Решительными действиями Екатерины Алексеевны скотина была возвращена, а на сыновей обрушилась неотвратимая кара матери. Вскоре дел с коммунами заглохло. К 1927 году братья Иван и Петр уже успели поработать не только на земле, но и в других ипостасях: в том числе и в первых советских кооперативах, организовывали первые советские клубы, боролись с религией. Проходили территориальную военную подготовку, в составе так называемых территориальных формирований. По рассказам Петра Никитича, младший Иван был любимцем матери, чем и хорошо пользовался на зависть Петру. Всегда полный кисет табаку, танцор, певец и, наверное, хорошо погуливал с дамским населением деревни. Оба не пили, кроме пива, напитки большой крепости не употреблялись. Наверное, были исключения, но на страже стоял комсомол, весьма строгая организация в то время и не менее строгая мать. Осталась единственная фотография двух братьев в молодости (она в альбоме). Бравые парни, уверенные в себе и способные на многое. В 1928 году в кадровую армию уходит Петр. Екатерина Алексеевна остается вдвоем с младшим сыном Иваном, моим отцом. Пётр. Служба Петра Никитича в армии во многом напоминает карьеру моего деда и его отца Никиты Михайловича. Школа сержантов, переподготовка, сверхсрочная, курсы офицеров или как тогда называли – красных командиров. Служба проходила в Краснодаре, Армавире, Новочеркасске на различных должностях в конной артиллерии. В Красноярске Петр Никитич женится на Марии Акимовне Луценко, которая так ни разу не появилась в Верхне-Макеевке, не предстала перед своей свекровью. Да и сам Петр лишь один раз летом 1937 года, в звании старшего лейтенанта, прибыл на побывку к матери на 10-12 дней. Мне его приезд хорошо помнится. Прибыл он в хорошо сшитой форме, с личным оружием – пистолетом. Я очень гордился таким родственником, впервые увидел оружие, почувствовал запах одеколона, особенно испугала бутылка вина на столе. Она казалась такой огромной и красивой, что вызывала невольно опасность – а ну как перепьются! Это была его последняя встреча с матерью. Отец мой регулярно совершал поездки к брату в Новочеркасск, откуда привозил небогатые подарки, в то время уже очень нужными. В семье начиналась бедность. Правда Петр регулярно писал и ежемесячно, с точностью календаря присылал денежные переводы по 80-100 рублей, что в деревне, в довоенные тридцатые годы было немало. Систематически присылал в посылках свое военное обмундирование выслужившее сроки, оно было впору моему отцу. Отец так и остался в моей памяти в брюках – галифе, гимнастерке, шинели. Другой одежды у него просто не было. На одной из первых моих фотографий я тоже в буденовке из тех же посылок. Перед самой войной вместе с полком Петр Никитич переводится в Киевский военный округ, где и встречает войну в звании капитана, начальника штаба артдивизиона. Воюет и отступает вместе с полком, но в ноябре 1941 года, уже на московском направлении, под Ярцево попадает в плен. Выходили из окружения, устали, уснули в лесу, проснулись – рядом немцы с собаками. Руки вверх и плен до 1945 года в Австрии, откуда выводит колонну пленных в 120 человек из американской зоны оккупации в советскую зону. Затем – Россия, лагерь КГБ в Вышнем Волочке, длительное разбирательство и свобода в январе 1947 года. Всю войну и до 1947 года матери ни одного письма. Неожиданно в марте 1947 года – перевод на 600 сталинских довоенных рублей и письмо. Радость в семье (к тому времени это я и бабушка) необыкновенная. В письмах беспокоился о моей судьбе, рекомендовал ростовское подготовительное артиллерийское училище, высылал какие-то бумаги по этому вопросу уже из Краснодара. Никуда я конечно не поступил. Переписка и денежная помощь неожиданно оборвалась в начале 1948 года. Почему прервалась эта связь с матерью (моей бабушкой), я не могу понять до сих пор. Позже, уже при встрече со мной, когда его мать Екатерина Алексеевна ушла из жизни, он объяснял это тем, что не хотел вредить моей карьере из-за плена. А если бы «карьера» закончилась голодной смертью меня и его матери? Странное и малоубедительное объяснение. Возможно, отказ от матери диктовался влиянием жены – Марии Акимовны, возможно, вообще какая-то тайна взаимоотношений между Петром Никитовичем и Екатериной Алексеевной. В 1959 году Эвелина Спрогис, моя двоюродная сестра, каким-то образом находит адрес живого и здорового Петра Никитича, городе Краснодаре проживающего. В оправдание Петра Никитича могу сказать, что он и с сестрой своей Марией, проживающей в Латвии связи тоже не имел. В том же 1959 году я и Эвелина побывали в Краснодаре, возобновили знакомство и родство, уже через год после смерти Екатерины Алексеевны. Петр Никитич работал главным бухгалтером в Краснодармеливодстрое. После женитьбы я наносил в Краснодар визиты уже с женой, а один раз со Славиком, о чем остались фотографии. Ездил и сам. Петр Никитич активно занимался воспитанием, поддержкой племянника своей жены, со вниманием относился и к моей семье, особенно к Анне Петровне. В 1982 году в мае его не стало, тихо скончался на даче в возрасте 76 лет. Детей у него не было и эта ветвь Рябинских дальнейшего продолжения не имела.

Дерюгины

Выходцы из Курской губернии, коренные россияне, в Верхне-Макеевке появились в конце 19 века, держали торговлю: керосин, скобяные изделия, стекло. К началу революционных событий и в их процессе окончательно разорились. Не восстановили свое дело и в период НЭП. К тридцатым годам это была уже очень бедная семья. Только из отрывочных фрагментов раннего детства мною извлекаются какие-то смутные воспоминания о доме, где жил мой дед Михаил Дерюгин, о нем самом, о его жене, моей бабушки. В семье было двое сыновей Илья и Петр и три дочери Елена, Александра и Татьяна. На начало тридцатых годов в селе остались Илья и Татьяна, остальные разбежались в города в поисках лучшей доли. Моего дядю Илью я хорошо помню. Отличался он каким-то безразличием к происходящему в то нелегкое время, частенько прикладывался к бутылке, в комнатах грязь и убогость. У него было двое сыновей, старше меня по возрасту Петр и Николай. К 1940 году Илья с семейством выехал из села на поиски счастья и дальнейшая судьба этой семьи мен неизвестна. В 1930 году или весной 1931 года, один из самых громких гуляк В.-Макеевки, танцор и забияка, дамский сердцеед, любимец матери Иван женился на младшей дочери Дерюгиных Татьяне, моей маме.

Рябинские

Я так и не знаю год рождения моей мамы, но она была года на три-четыре младше моего отца. После женитьбы новая семья жила совместно с матерью-свекровью Екатериной Алексеевной. 2 мая 1932 года появился на свет я и, несмотря на ужасный голод 31-33 годов, стал предметом всепобеждающей любви моей бабушки. Где она находила средства, как умудрилась вытянуть из голодной пропасти свое семейство – не ведомо. Умирали в это время от голода сотни людей, а у меня даже была няня, Паранька (Параська), она умерла в 1933 году и похоронена недалеко от дома в балке Хаврянка. В 1934 году жизнь стала налаживаться, и Екатерина Алексеевна продает дом, где я родился Нефедовым (прозвище Хакы), покупает другой, более приличный и на центральной улице села. Именно тот, в котором была Анна Петровна с грудным ещё Ярославом Николаевичем и Верой Петровной. На месте этого дома Красная 41, Завадина Мария Ивановна с мужем Токаревым Петром Андреевичем построили новый дом, кирпичный, в котором бывали все и Ярослав и Сергей Николаевичи. При доме, в дополнении к саду, в старой усадьбе Рябинских, был хороший сад: вишни, сливы, яблоки. Я до сих пор помню вкус плодов этих садов, запах яблок и груш, хлопоты с клубничным вареньем и стук топора отца вырубавшего эти сады как следствие фруктового закона о налогах с дерева. За один год Верхне-Макеевка из зеленого яблочного и вишневого села стала лысой деревней, какой и оставалась до моего ухода в училище. Отец работал в колхозе и счетоводом в кооперации и землекопом где приходилось. Много читал, курил. Я никогда не видел его пьяным, не ощущал от него запаха спиртного, ни разу не видел на столе ни вина, ни водки. Баловался он пивом, но пиво в селе было редким продуктом, чаще всего это удовольствие имело место в городе Миллерово, куда иногда мой отец совершал вояжи по работе или при поездках к брату в Новочеркасск. Любил ли он меня? Очень сдержанно, всегда для меня его возня со мной и редкое внимание было величайшим счастьем. Моя мама осталась в моей памяти как кроткая, добрая и ласковая. Небольшая ростом, всегда веселая, покорная в работе и жизни. Черты лица совершенно стерлись, фотографий не осталось. Работала уборщицей в школе, но не владела даже элементарной грамотностью. В 34-36 годах проводилась компания по борьбе с неграмотностью, так называемый ликбез. Мама тоже привлекалась к этой акции. Училась читать и писать. Посещала вечерние курсы в клубе, дома усердно обучал отец. Не знаю чем закончилось это обучение для мамы, какие у неё были конечные успехи. Я торчал во время домашнего обучения рядом, и читать кое-что научился, этим мой отец частенько упрекал маму, ставя меня в пример, а мен ее было очень жалко. Дополнительные уроки с такой же грамотейкой бабушкой, позволили мне уже к пяти годам читать в клубе лозунги в поддержку республиканской Испании, а дома читать книжки с картинками. Это раннее чтение в последующем, кроме всего положительного, сослужило и плохую роль: в школе трудно разбирался со слогами, долго не мог понять различий между буквой и звуком. К тому же школа преподавала на языке русском, а дома и в ближайшем окружении говорили «по хохлацкому», на суржике русско-украинском. Отсюда и моя грамматическая беспомощность (это легко обнаружить в настоящих писаниях) и тройки в аттестатах и ненависть к языкам, ко всяким суффиксам, префиксам, наречиям, а к мягкому знаку особенно. С пяти лет мне была предоставлена значительная свобода, под надзором издалека. Любимые места – река, окрестные овраги и балки. Часто уходил к маме в школу, где она работала, пристраивался к октябрятам и пионерам. Еще с тех пор во мне существует и живет глубокое уважение к школе, к учителю. Было множество друзей и достаточно было дома назвать имя с кем и когда следую и «виза» открывалась без проволочек. Запомнились походы с отцом и мамой в, ещё немое кино, когда публика выражала свои чувства к происходящему на экране аплодисментами и криками ура. Перед кино танцы, в которых мой отец всегда был на первых ролях и это вызывало во мне определенную гордость. Мама больше посиживала с подругами. Постепенно налаживалась жизнь, появились первые тракторы, а затем и комбайны, немое кино сменилось звуковым, зазвучало, пока единственной трубой в школе радио, вкапывались телефонные столбы. Дома жили дружная хорошая семья, не богатая, но крепкая. Не знаю причин подлинных, но в 1936 году начали возникать какие-то трения между мамой и бабушкой, на первых порах видимо обычные между свекровью и невесткой. Отец как-то оставался в стороне, вёл себя непонятно пассивно. Всё больше инициативу воспитания и влияния на меня перехватывала бабушка Екатерина Алексеевна. Подспудно внушалась, что Дерюгины – «без царя в голове», никудышная порода, и грязно у них дома и всё такое в этом роде. В гости к нам из семьи Дерюгиных никто, никогда не появлялся. Отец с мамой изредка навещали стариков Дерюгиных, брали меня с собой. Но после бабушкиных наставлений и «агитбесед» мною эти редкие походы воспринимались с неприязнью. Вскоре, наверное, в начале 1936 года, деда и бабушки Дерюгиных не стало. В семье постоянно возникали напряжения между мамой и бабушкой. Безраздельно властвовала и доминировала Екатерина Алексеевна, все больше прибирая под своё крыло своего единственного и горячо любимого внука. Изредка брала меня с собой в церковь, я был крещён ещё в 1932 году, священником Ардалионом. Совершал я и другие походы к знакомым и подругам бабушки. Постепенно для меня бабушка стала бесспорным лидером и опорой. Скандалов открытых в доме не было, или они от меня – малолетки тщательно скрывались. Какие-то признаки взаимной неприязни, конечно, проявлялись, общая напряженность в доме не проходила и мимо меня. Однако по сей день я так и не знаю причин, почему мама летом 1936 года или 1937 года, точно не помню вместе со мной ушла из дома и поселилась в доме школьной учительницы Капитолины Ефимовны Передеровой. Жили в коридоре. Это продолжалось около месяца, переносилось мучительно и мной и мамой. Хотелось в свой дом к бабушке и отцу, но жаль было расставаться с мамой. Однажды, уже прилично обгоревши на солнце, был перехвачен бабушкой, обласкан и задобрен. Видимо мама понимала свою неустроенность, потому не очень протестовала против этого дезертирства и присвоения. Осенью состоялся бракоразводный процесс, отец с мамой развелись. Перед судом получил строжайший инструктаж бабушки и на вопрос судьи – с кем хочешь остаться, с мамой или отцом – холуйски ответил: «С бабушкой». Годом позже мама приезжала в В.- Макеевку, навестила меня. Неприятные впечатления остались от той неприязни и ненависти, с которой взирала на мою маму бабушка. Привезла мне мама гармошку и большой пакет конфет. Бабушка утверждала, что конфеты отравлены, и я не должен их есть и их надо закопать. Всю эту ложь я понял сразу. Уважения и авторитета бабушке эти домыслы не прибавили. Я, веривший чуть ли не в святость бабушки понял, что она ещё и очень злой человек, что откровенно лжёт, как и все взрослые. Урок был преподан и я его запомнил. Запомнилось ещё и тем, что мне-то постоянно внушалась идея, что лгать и воровать стыдно, позорно и недостойно Рябинских. Конфеты я благополучно съел. Мама быстро уехала, так и не оставив адреса. Да и кому его было оставлять? Может своим подругам, так те тоже грамотеями не были, да и блокировались Екатериной Алексеевной. Не лгите детям! Ложь эту я чувствовал уже с молодых лет, какой бы тонкой и изощренной она не была. Дети – детям лгут более успешно, они даже не лгут, они фантазируют. Это было последнее свидание с мамой. В предвоенные годы, возможно, что-то мама и передавала, наверняка ждала вестей о своем сыне, но на страже писем, приветов и гостинцев стояла Екатерина Алексеевна Рябинская. Постепенно мама как-то стерлась в моей памяти. Война, послевоенное лихолетье….. Что могло статься с ней? – Все. Уже в 50-60 годы как-то мне сказали, что мама жила в станице Кущевская Краснодарского края. У неё новая семья. Я уже к этому времени был «на взлёте», но не предпринял ничего, чтобы найти маму или хотя бы следы её жизни. Мама же была малограмотным человеком, но у меня уже были другие заботы. До сих пор сожалею и раскаиваюсь в своём свинстве. В 1962 году находясь в Баку – Красноводске, на испытаниях ракетного комплекса «корабль-корабль» П-35, я побывал в гостях у моей тёти Елены Михайловны, родной сестре моей мамы. Её Бакинский адрес мне прислала Мария Ивановна Завадина. Нашёл ее убогий домик на окраине Баку, зашёл, представился, спросил, что она знает о судьбе моей мамы. Елена Михайловна недовольным тоном ответила, что ничего ни о ком не знает и знать не желает. Всем своим поведением давала понять, что чем быстрее гость уберётся, тем ей будет лучше. К тому же к ней зашла соседка или подруга, как я догадался с бутылкой под фартуком. Визит продолжался 4-6 минут не более, даже не предложили присесть. Может в чём-то относительно Дерюгиных бабушка была и права, возможно, и с этой стороны в наш род вливался эгоизм. Судить не берусь. Сам был «хорош» в отношении мамы. В 1939 году пошёл в школу. Наслушавшись хвалебных речей в свой адрес со стороны отца, а ещё больше из уст бабушки был глубоко убеждён, что мне-то учёба будет без проблем, заранее считал себя отличником. Наступило горькое разочарование. Оказалось, что надо быть аккуратным, не ставить кляксы вместо букв, внимательным и вообще надо уметь точно и добросовестно делать своё школьное дела. Пошли удовлетворительные оценки, частенько и «неуды», совсем редко хорошие, ну, а отличные – такая редкость и такое счастье. Тяжело переживал разочарование в самом себе. Табель стал самой ненавистной бумагой, счастье, что в то время не вели дневников. Эти мучения, несмотря на упорство и старания, интерес к учёбе – продолжались до седьмого класса. А в седьмом как прорезало, стало учиться легко и просто. Наверное, по законам философии – количество переросло в качество. В мае 1941 года перешёл в третий класс, а в июне уже началась война. В августе на фронт уходит отец, не знаю точно ушёл ли он по призыву или добровольцем, известно только, что с самого начала войны он писал заявления с просьбой направить его на фронт. Проводили отца до сельсовета, рассадили вновь призванных по телегам. Отец соскочил, обнял меня, бабушку, расцеловал и всё. Это было последнее…., слёз не было. С фронта от отца пришло два или три письма, последнее в январе 1942 года. Почему не было писем больше, я так и не понимаю, так как извещение о том, что он пропал безвести в декабре 1943 года, мы получили уже в начале 1944 года. Об этом и в районной газете, в рубрике «Они не вернулись с войны» за 1990 год. Там он записан как родившийся в селе В. – Макеевка, хотя родился в Тифлисе, и с отчеством Никифорович, хотя его отец, а мой дед Никита. Здесь всё понятно, так как о Тифлисе (Тбилиси) в селе никто и понятия не имел, да и упоминание этого города в страшные 1934-1937 годы порождало ненужные и опасные вопросы. Никита и Никифор – эти два имени в селе были равнозначны, так, наверное, и оказалось неточная запись в паспорте, так его окликали и знакомые. Вырезка из газеты в «архиве», её мне прислала Мария Ивановна Завадина. Возможно дата «декабрь 1943 года», тоже выдумка, так как в то страшное время отступления 1941-1942 годы, вообще никто не знал куда деваются полки и дивизии, не то, что отдельные солдаты. К тому же со второй половины 1942 года до начала 1943 года село В. – Макеевка было в оккупации. Последним, кто видел его в бою, был Тимофей Ильич Таранов, наш односельчанин, учитель географии, умерший в 1995 году. Он мне рассказывал, как во время боя он видел отца с телефонной катушкой на спине, с винтовкой в руках, отец среди разрывов бежал восстанавливать связь. Гибели отца он не видел, просто видел в последний раз, было это осенью 1941 года где-то в Белоруссии. Всё могла быть на войне, вестей же от живого отца мы ждали очень долго. В конце июля 1942 года в село вошли немцы, их меняли румыны, итальянцы, снова немцы. Фронт был в70 км по Дону, в районе Вёшенской, куда немцы так и не вошли. Дон они даже не пытались форсировать. Уже во время оккупации, осенью 1942 года, наш домашний пёс Пират выл несколько ночей кряду, вырыл на огороде яму очертаниями напоминающую крест. Бабушка, прослушав и осмотрев художества Пирата, сказала: «Всё, похоже на то, что Вани больше нет». Через день-два вой и копание в земле Пирата прекратились. В последующем, уже в начале 1943 года, этот злополучный Пират, проявив малодушие и предательскую натуру, убежал с отступающими итальянцами, ловка запрыгнув в кузов грузовика, куда его поманили солдаты. Может ему надоело полуголодное существование на нашем дворе, может, решил эмигрировать. Так или иначе: - предатель есть предатель. Так я и не знаю где и когда погиб мой отец, или как пропал безвести. Если бы он воевал до декабря 1943 года, как нас известили, то непонятно почему не писал, ведь в феврале 1943 года В.-Макеевка была освобождена от оккупантов. Если был он жив, то конечно знал бы об этом и мог написать. Возможно, так уж сильно был занят войной, так упорно добывал победу. Думаю, всё же, что отца не стало в начале 1942 года, всё остальное результат неизбежной путаницы в военном ведомстве, особенно в тот страшный период бегства и отступления, да и российская извечная расхлябанность и безразличие к людям способствовали забвению. С уходом отца на фронт, нам назначили с бабушкой на двоих пособие в 75 рублей на которое, вплоть до 1949 года (моего ухода в училище) мы существовали. Кормились главным образом с двух огородов, прилагая к этим0,40 га земли неимоверный труд. На тех же сотках, с уходом отца на фронт, я всё больше стал тянуть трудовую лямку на своих детских, а затем юношеских плечах. Началась убогая, голодная, унизительная жизнь. Как ни парадоксально, но в этой жизни самое «развесёлое» время было летом 1942 года, когда была «заполнена» бродившими лошадьми, овцами, коровами. Массы эвакуированного скота с Украины следовали, перегонялись на Восток, бомбежки и другие обстоятельства разгоняли стада. Тогда то я и ел мясо в последний раз, да и вдоволь. Задача решалась просто – отловил овцу в поле, пригнал домой и прирезал. В сентябре 1942 года, немцы выпустили на свободу всех военнопленных из Миллеровского лагеря, проставили на гимнастерках лагерных номера и отправили на свободный «выпас», так как в лагере началась дизентерия, смертность….. Наверное, выпустили не всех… Мужчин в селе прибавилось, стало больше, чем было до начала войны. Женщины обзаводились запасными мужьями, включили мужиков в женские радости и в работу. Оккупанты не развалили и колхозную структуру, регулярно выделяли населению на прокорм зерно, мы получали около16 кг зерна на месяц. Пользовались и особой любовью итальянских солдат к детям, именно от них я впервые узнал вкус лимона. Зверств не было, так как село было в прифронтовой зоне, а фронтовик он и немец фронтовик. Донимали полицаи своим разгулом, пьянством, грабежами. Особо зверствовали полицаи из западных украинцев, которых прикомандировали к местным для укрепления немецких тылов. Месяца три – четыре даже работала школа, я начал учебу в четвертом классе. В ноябре 1942 года над селом появились первые советские самолеты, пролетели без применения оружия. Мы поняли, что наша страна ещё не сломлена, поскольку кроме немецких крестов в небе есть и советские звёзды. Притихла полиция, некоторые стали исчезать. В конце января 1943 года, по деревне пылали огромные костры, в которых сжигалось военное имущество немецких войск. Проявлялась и некоторая гуманность немецких солдат, так при расформировании тыловых складов, много не сжигалось, а раздавалось населению. Кроме оружия, конечно. Стояли большие очереди женщин за нитками, иголками, тряпками и т. п., что раздавали с машин немецкие солдаты. По селу потянулись бесконечные колонны немецкой, румынской, итальянской военной техники, в воздух постоянно висели советские самолеты, не умело и трусливо пытавшиеся бомбить и обстреливать из пулеметов отступающие колоны. Одна из бомб упала в30 метрах от нашего домика, хорошо, что успели заметить отрыв бомбы от самолёта и успели укрыться с крыльца внутрь дома. Однажды в феврале, проснувшись, увидел улицу сплошь забитую брошенными итальянскими и немецкими автомашинами, которые уже успешно грабились местным населением. К грабежу я опоздал, досталось кое-что из итальянского обмундирования, лыжи, альпийские ботинки, какие-то штабные бланки, бумаги. В огородах 5-7 убитых итальянцев и один румынский офицер. Боя так и не было, думаю, что это дело рук, отпущенных немцами военнопленных. И итальянцев они убили «просто так», ради собственного «оправдания», пытаясь зачислить себя в партизаны. Итальянцы уже к тому времени, в своей массе не хотели воевать, ждали советских войск и плена. А их убили, оставшиеся же в живых, засели в пекарне ожидая прихода регулярной армии и порядка. Через сутки в селе появился на «студебекере» первый советский разведвзвод, хорошо одетые в полушубки красноармейцы. Не интересуясь итальянцами, занялись поисками самогона и трофейного спирта, так как наступало время завтрака. Своим детским умом я понял, что в село вошла уже непобедимая армия, для которой враг – дело второстепенное и решенное, со спиртным же проблемы были. Спиртное, конечно, было добыто, позавтракав американской тушенкой, взвод рассадил итальянцев на итальянские автомашины, выделил одного пьяного солдата в качестве конвоира и колонна ушла самостоятельно в тыл Красной Армии. Всё гуманно. С военнопленными, теперь уже бывшими «партизанами» разбирался более серьезно особый отдел. Добытую итальянскую одежду, я носил до 1949 года, как говорили местные острословы: «Италия одела пролетария!» Весёлое было время! Много моих детских друзей погибло, получили увечья при разного рода попытках использовать боеприпасы, оружие, которое было везде и всюду. Сам я этих дел остерегался и действовал только там и с тем предметом, где позволяла обстановка и о чём я кое-что знал. «Учёба» была ежедневной, кто из мальчишек усидит, когда рядом война, бесконечные колонны танков, автомашин и т.п. . С марта 1943 года возобновилась школа, писали на трофейных немецких бланках, чернила изготовили из плодов бузины и дуба. Война уходила на Запад. Пошли самые трудные годы. Не бросая учёбы (а многие бросили), одеваясь кое-как, постоянно голодая, замерзая зимой, работал всё больше на огородах, летом и на колхозных полях. Настойчивость бабушки в продолжение учебы была твёрдой. Писем и помощи ни от кого не было, сыновья Екатерины Алексеевны Иван и Петр считались погибшими. Никого. Изредка делились куском хлеба и шматком сала родственники. Некоторый просвет наступил в 1945 году, когда в В.-Макеевку приехали Спрогисы. Кое-что они с собой привезли, были у них какие-то деньги. Жить стало чуть-чуть легче. Ходил в школу вместе с Эвелиной, учились в одном классе. Училась она плохо, я несколько лучше, а кое в чём, например, в математике совсем уже неплохо. Но из-за своей вредности завидовал, что у неё есть мать и отец, в учёбе ей не помогал, часто дрались, но на улице и в школе всячески пытался её защищать. В 1946 году Спрогисы уехали, жизнь стала очень тяжёлой: кормились с огорода, одевались в остатки трофейного обмундирования, грелись с бабушкой друг возле друга, изредка протапливая печь бурьяном и кизяком. Обнищание было катастрофическим. Особенно тяжёлым был 1947 год, голод в стране, особенно в деревне, вплоть до смертных случаев. А голодные обмороки были явлением обычным. Ели всё: лебеду, жёлуди, собирали колосья в степи после уборки урожая комбайнами. Хотя за это собирание преследовали сторожа и объездчики. Всё это заставляло становиться не по годам серьёзным, терпеливым и упорным. Продолжал учиться, и …. «прорезало», - стало всё в учёбе удаваться, кроме языков, - остальное сплошные пятёрки. С конца 1947 года мы с бабушкой остались абсолютно одни, изредка приходили письма из Латвии от Спрогисов, но только письма – не более. В 1948 году я пытался поступить в речное училище г. Ростова, где готовили кочегаров, думалось, что, наверное, там, на полном государственном обеспечении не дадут подохнуть с голоду. Не получилось, документы опоздали, мест уже не было. Пришлось продолжить учёбу в школе, всё больше давало о себе знать чувство унижения, убогости жизни, бедности. В классе училось 10-12 человек. Все с родителями, абсолютное большинство и с отцами, так или иначе уклонившимися от войны. Никогда не терял оптимизма, но невольно рождалась злость и решимость всё преодолеть, добиться в жизни чего-то значительного. В 1949 году к выпуску, школа подарила мне парусиновые туфли, это была первая «приличная» обувь после трофейных кандалов-ботинок…., и последняя на гражданке. Летом обувь не носил, ходил босой, но в 1949 году уже было 17 лет, стыдновато перед девками, так что школа помогла. Бабушка старела, теряла силы, все огороды полностью легли на мои плечи, за ней оставались агрономия и контроль качества труда. Закончив школу, отправился в Кашары к родственнику, подполковнику Лучникову с замыслом поступить в любое военное училище, главное чтобы кормили и одевали. В военкомате прошёл медкомиссию, сдал контрольные экзамены. Без проблем. Одно препятствовало – большой дефицит веса. Все училища принимали с 18 лет, а мне исполнилось только 17. Военком Лучников побеседовал со мной, полюбовался на мои кости и приказал зачислить в команду поступающих в военно-морские училища, куда принимали с 17 лет. При этом рассуждал вслух, что принять такого шкилета в военные моряки-то не примут, но зато дадут возможность посмотреть, что такое море. Где-то в конце июля 1949 года, вызвали в военкомат, не сообщив для чего. Прибыл вместе с одноклассником Соколовым Николаем Семёновичем. Я по своей наивности и бедности, без денег и продуктов, которых, правда и дома не было и даже без комсомольского билета. Соколов кое-чем запасся. Я даже не простился с бабушкой, рассчитывая, что к вечеру буду дома. Подобный вояж совершит в своё время мой младший сын Серёжа, отправляясь в Нахимовское училище. Оказалось, что вызвали для дальнейшего следования в Ростов, в областной военкомат. Пришлось ехать, в чём был, с чем был, впервые в большой город, впервые поездом. В Ростове остановились у родственников Соколова, где нас как-то покормили. Ложась спать, хозяева предупредили, чтобы выключили свет. Недолго думая – влез на скамейку и начал выкручивать электролампу, как это делал киномеханик в нашем клубе гася свет перед началом кинофильма. Под общий смех – показали выключатель. Стыдно было за своё дикарство. В Ростове снова комиссия, теперь уже мандатная, - спросили в какое училище желаешь поступить в Бакинское или Черноморское. Выбрал – Севастополь. Дорога в Севастополь – уже в составе команды человек 20-25. Все с баулами, чемоданами, у многих значки спортсменов – разрядников. Я в одной рубашке, затасканных штанах и парусиновых туфлях и больше ничего, даже комсомольского билета. Правда в Ростове выдали уже кормовые деньги, но вся команда кормилась из общего котла, опустошая баулы, сумки, корзины. Севастополь….синее море, бугром восходящее от берега к горизонту, на рейде линкор «Новороссийск» и страшная жара. Возникло страстное желание пробить себе дорогу здесь, здесь выбраться из нужды, убогости. После бани (тоже впервые), прожарки вещей в вошебойке – расселили в палатках. Медкомиссия и снова беда, пресловутый дефицит веса. Нашёлся ещё добрый человек – майор медицинской службы Селиванов – решивший, что надо принять, здоровье отменное, накормят кашей и вес будет. Если других за малейшее отклонение в весе и здоровье безжалостно отправляли обратно, меня пропустили. Скорее всего из-за жалости. Экзамены сдал без особых усилий, правда, физику сдавать пришёл уже босой, мои любимые туфли успели развалиться полностью. Такой абитуриент был отмечен в училище впервые и преподаватель, Лия Чайка, помнила об этом босоногом физике до самой смерти, а умерла она в конце 80-х годов. Пути к отступлению были полностью отрезаны, отсутствием обуви и всем остальным отсутствием. Мой одноклассник Соколов Н. С. увидев, что курсанты носят белое рабочее платье из грубой парусины, от поступления в училище отказался, заявив, что в костюме пожарного он жить не намерен и укатил в Харьковское танковое. Я остался. Остальное учеба и служба. Сначала не очень успешно втягивался в систему лекций и зачётов, с трудом осваивал «цивилизацию казармы», зато очень хорошо чувствовал в палатке, где курсанты жили до декабрьских холодов. Училище, как и город, восстанавливали из руин войны. Прославился и «рекордом», до сих пор непревзойдённым в училище. Рекорд в том, что за год набрал вес в16 кг, восстановил пресловутый дефицит. О чём есть запись в медицинской книжке, попробуют пусть так расти новорождённые. Постепенно пришло чувство уверенности, исчезла ущербность. Служба нивелировала всех, в учёбе возникло даже некоторое превосходство в успеваемости. Осталась терпимость к неизбежным трудностям военной службы, к военному быту. Каждый год ездил в отпуск и был безмерно рад встрече со своей убогой родиной и своей любимой бабушкой. В 1953 году, по окончании училища, прибыл на побывку, Екатерина Алексеевна уже одна обслуживать хозяйство и себя не могла. Старую усадьбу отдала, а к ней в дом переселилась с семейством её племянница Завадина Мария Ивановна. Быт и жизнь стали мало-помалу налаживаться, была и моя, уже возросшая помощь в деньгах. 8 мая 1958 года моей бабушки не стало, она умерла в возрасте 84 лет. На похоронах я не был, есть фотография этого печального действия, её похоронили уже 10 мая. Из Мурманска я бы и не успел проводить Екатерину Алексеевну в последний путь. Домик и всё убогое хозяйство перешло во владение Марии Ивановны, с чем я был полностью согласен, так как последние годы жизни моей бабушки фактически обеспечила Мария Ивановна. Служба шла своим чередом с неизбежными неприятностями и взлётами. Писать о ней надо или много или ничего, она в таблице по срокам, должностям и званиям, а в сердце по царапинам и радостным воспоминаниям.

Бабичевы

Ничего более или менее давнего об этом роде и его развитии мне узнать не удалось. Возможно это сделают мои сыновья или их дети. Когда и откуда возник этот род на Голой Пристани не ведомо, знаю, что отец Петра Ивановича Бабичева плавал коком на судах загранплавания и умер при поездке в Мурманск к сыну, в дороге, видимо голодной смертью. О другой ветви рода знаю ещё меньше, главное, что Феодосия Михайловна Лукьянченко родилась в 1910 году, у неё были многочисленные сестры и братья. С некоторыми из них я был знаком. Писать свои заметки при живых представителях рода, мне, человеку со стороны как-то неловко. Ещё раз любопытных отсылаю к живым. Пётр Иванович Бабичев (Бабич) родился в 1909 году в посёлке Голая Пристань. По призыву на военную службу какое-то время служил в погранвойсках на Китайской границе, в горах Киргизии. По увольнению в запас, женился на Лукьянченко Феодосии Михайловне (родилась в 1910 году) и в начале тридцатых годов уезжает в Мурманск, где на различных судах, плавкранах и доках проработал до выхода на пенсию. Их дети: Александр Петрович -1931 года рождения, до пенсии работал токарем на 35 судоремонтном заводе в п. Роста г. Мурманска, по выходу на пенсию, переселился в посёлок Свеса Сумской области. У него есть один сын Владимир, который живёт с семьей в Читинской области. Анна Петровна – родилась 11 октября 1937 года, окончила школу торгового ученичество или торгово-кулинарное училище в 1955 году. В 1960 году 30 января Анна Петровна стала моей женой, а затем и мамой нового поколения Рябинских. Владимир Петрович – родился в 1939 году, окончил среднюю, а затем и высшую «мореходку», плавал механиком на судах вспомогательного флота на Севере, был механиком гигантского плавдока построенного с его участием в Трогоре (Хорватия), возглавлял лабораторию в Мурманском высшем мореходном училище. По выходу на пенсию поселился со второй женой в г. Голая Пристань. От первого брака есть дочь Ирина, проживающая с семьёй в г. Белая Церковь Киевской области. Вера Петровна – родилась в 1945 году (в замужестве Казакова), окончила Мурманский педагогический институт, работала везде, только не в школе. В последнее время живёт с семьей в г. Сумы. Её сын Эмиль пока живёт с родителями. Валентина Петровна – родилась в 1940 году (в замужестве Комарницкая), бухгалтерский работник, живёт в г. Измаиле, имеет двоих сыновей Андрея и Игоря. Ольга Петровна – родилась в 1947 году (в замужестве Мосягина), торговый работник, живёт в г. Пермь, имеет сына Александра и дочь Наталью. 24 января 1967 года, Феодосия Михайловна умерла, и похоронена на городском кладбище г. Мурманска. Пётр Иванович по смерти жены, переезжает в г. Голая Пристань, где вторым браком с Варварой Архиповной живёт на улице Озёрная. В 1993 году 22 марта уходит из жизни и Пётр Иванович, похоронен на городском кладбище. Я умышленно опускаю некоторые детали этого большого семейства, рассчитывая на то, что есть время у нового поколения Рябинских исследовать и разобраться со своим родством по этой линии.

Н. И. Рябинский